Политика постправды и популизм

Если солидарность — это культурный интеграл социокультурных взаимодействий на уровне повседневности, то семантическим ядром солидарности являются мифические символические структуры. В современных коммуникативных реалиях, когда социальное конструирование политических событий напоминает некий «смысловой калейдоскоп», на первый план часто выходят коммуникативные практики политической мифологизации, связанные со спецификой презентацией «политической телесности», эмоционально-чувственного восприятия политики в рамках тех или иных представлений о солидарном существовании, что выступает важным измерением и семантическим катализатором политических коммуникаций. «Солидарное принятие решений» по поводу того, какие факты считать значимыми или не значимыми, какие мифы о демократии признавать очевидными, — неотъемлемый атрибут современных политических взаимодействий.

В современном, при первом приближении весьма рационализированном обществе, нет политических движений и сопровождающих их когнитивных процессов без эмоционально-чувственных презентаций, и нет процесса рационального осмысления без эмоционального фона 21 21 Cm.: Melucci A. Challenging codes. Collective action in the information age Cambridge: Press Syndicate of the University of Cambridge, 2003. P. 71. . Важным звеном подобного процесса является политический мифический нарратив как семантическое средство связи идеологических обоснований и практик фонового повседневного знания, когда идеологические символы и обоснования прошлого и будущего дополняются символизацией телесно-чувственного восприятия политического посредством символизации событий героического и жертвенного. Распространение новых медиатехнологий и биополитики существенно расширяет возможности для актуализации мифического, нередко делая его воздействие «более зловещим», чем в про-шлом 22 22 См.: Bottici C. A Philosophy of Political Myth. N. Y.: Cambridge University Press, 2007. P. 243-248, 259-260, 358. , порождая многообразие «рационализированных» политических мифов (новые «религиозные политические мифы», «научные политические мифы», «исторические политические мифы»). Именно подобные символические конструкции чаще всего номинируются «постправдой».

Политический миф репрезентирует себя как драматическое повествование о героической истории политических или неполитических сообществ, стремящихся к поддержанию или обретению политической солидарности. Любой политический миф вписывает эпизоды повседневной деятельности людей в нарратив драмы коллективного существования. В основе мифической символизации политики лежат «симбиотические символы», выражающие связь политических действий с «телесностью», телесно-чувственной осязаемостью и действенностью власти посредством многообразных фигур («героического»). Поэтому политический миф — всегда не только объяснение, но и «практический аргумент». Миф может драматически обосновывать историю существующих политических обществ, отсылая к прошлому, воспринимаясь как «традиция», но он может сакрализировать политические взаимодействия через настоящее или отсылку к будущему, превращаясь в источник социальных реформ, революций и гуманитарных катастроф.

Политические мифы, обеспечивая символизацию практик политического доминирования на уровне повседневности, являются важным и необходимым звеном современных политических коммуникаций. Выявление потенциала действенности символических фигур («героя», «жертвы», «преступника» и т. п.) позволяет перевести в плоскость конкретного анализа влияния мифоконструкций и символических фигур солидарности на конфликтное противостояние национальных идентичностей связанного с «перевертыванием» и противостоянием символических фигур героического и жертвенного. Обозначенные теоретические подходы к интерпретации «работы» политического мифа позволяют сместить исследовательские акценты в описании «лживости» в динамике современных политических коммуникаций, связанной с перманентным обновлением представлений акторов, на исследование солидарного потенциала их мифического контента.

Таким образом, «тропа зависимости» от символических структур солидарности или попытки радикального их переформатирования в процессе проводимой европейскими и российскими элитами политики памяти может стимулировать как совместимость структур солидарности, появления

пространств символической комплементарности, так и конфронтацию идентификационных символических кодов. Активизация маргинальных нарративов в символических структурах политической памяти ведет к легитимации насильственных стратегий и поведенческих моделей по отношению к «иным» или «другим» формам солидарного существования. К сожалению, процессы, происходящие в политических коммуникациях, демонстрируют рост актуальности предостережения Мэри Дуглас о рисках доминирования «социально безответственной» индивидуалистической солидарности.

Обозначенные выше эпистемологические посылки позволяют сделать несколько методологических выводов по поводу исследования феноменов, номинируемых в современном публичном дискурсе «политикой постправды». «Политика постправды», очевидно, сопряжена с практиками легитимации политической идентичности, происходящей на различных уровнях символической реальности. В связи с чем более перспективным представляется интерпретация «политики постправды» как специфической формы символической политики, связанной с легитимацией и делегитимацией политической идентичности сообществ в реалиях распада больших политических нарративов.

В процессе «политики постправды» происходит конструирование или деконструкция политической идентичности участников подобного процесса посредством мифоконструкций. Содержательно «политика постправды» нацелена на чувственно-эмоциональное обоснование политических идентичностей. Современный политический миф и его многообразные символические производные следует рассматривать не только как индикатор массовой «иррациональной» политической энергетики или целенаправленное разрушение «истин разума», но, прежде всего, как специфический процесс социального конструирования политических идентичностей на основе артикуляции повседневных практик солидарного существования. За критическим пафосом, нацеленным на развенчание «популизма» и «цинизма» акторов «политики постправды», нередко «выносятся за скобки» подлинные риски и креативные измерения современной политической мифологии, закладывающей семантические основания для новых гибридных форм политической солидарности, часто непредсказуемых в своем коммуникативном потенциале.

Наблюдая с социологических позиций специфичные формы современной символической политики, в нашем случае — это «постправда», не следует редуцировать их к «гносеологическим абстракциям» истины и лжи, а обращаться «ко всему многообразию культурных ресурсов». В этом случае могут появиться шансы получить объективное знание 23 23 См.: Касавин И. Т. Социальная эпистемология. Фундаментальные и прикладные проблемы. М.: Альфа-М, 2013. С. 15. . Поэтому можно согласиться со стержневой мировоззренческой посылкой одной из недавних работ, посвященной проблеме «постфактической политики» 24 24 См.: Evans A. The Myth Gap: What Happens When Evidence and Arguments Aren't Enough. L.: Transworld Publishers Ltd., 2017. , где отмечается, что, конечно, мы не должны отказываться от фактов и поисков истины, даже если наши противники делают это. Однако при этом не следует забывать о том, что «резонансные истории» и популистские интерпретации событий сигнализируют нам об отсутствии больших и содержательных мифических нарративов, важных для солидарного существования в современном и весьма рискованном культурном многообразии.