Алесь Адамович - Пути в незнаемое [Писатели рассказывают о науке]

Иштван встретил меня очень приветливо и даже возбужденно, но тактично ждал, пока я кончу завтрак, — видимо, кроме всего прочего, желая насладиться, так сказать, полным эффектом от того, что он собирался мне сообщить. Но вот завтрак окончился. Иштван присел к моему столику и, хотя «Сладкая жизнь» была совершенно пуста, спросил вполголоса:

— Вы с господином профессором ищете городское кладбище XIV–XV веков, не так ли?

Я утвердительно кивнул головой. Иштван посмотрел на меня пристально и не без торжественности произнес:

— Если ты обещаешь не говорить господину профессору, то я открою тебе, где находится это кладбище.

Я очень удивился и спросил:

— Почему об этом нельзя говорить господину профессору?

— Потом объясню, — упрямо сказал Иштван. — Так обещаешь или нет?

— Обещаю, — ответил я, пожимая плечами. — Так где же оно?

— Здесь, — торжествующе воскликнул Иштван и топнул ногой. Видя мое недоумение, он добавил: — Уже после того как «Сладкая жизнь» была построена, я сообразил, что погреб для моих нежных продуктов имеет недостаточные размеры, и стал его расширять. Сейчас ты увидишь, на что я наткнулся.

Иштван повесил на входную дверь табличку «Закрыто». Мы прошли за стойку в задние комнаты. Там в коридоре он откинул крышку люка и включил свет. По крепким дубовым ступенькам мы спустились в подвал. Это было невысокое, но очень обширное помещение. Стены до половины его выложены камнем, а пол и полки вдоль стен уставлены различными бочонками, банками, бидонами, кувшинами. Стены второй половины подвала оставались земляными, а пол устлан соломой. Иштван, пыхтя, принялся сгребать эту солому граблями. Под соломой показались каменные надгробные плиты с высеченными на них крестами и надписями. Я кинулся к плитам и стал переходить от одной к другой. Плит было около десятка, и даты на них выбиты: «1387», «1435», «1394» и т. д. Да, это была часть того самого кладбища, которое я должен был найти. Все могильные надписи были сделаны на латыни. В этом смерть уравняла и тогда разноязычное и разноплеменное население города. Направления, в которых лежали плиты, и направления стен подвала не совпадали. Это и понятно. Христианские могилы ориентированы с востока на запад, а стены «Сладкой жизни», в том числе и стены подвала, — в соответствии с планировкой улицы и рельефом местности.

С трудом оторвавшись от рассматривания могильных плит, я спросил кондитера:

— Почему же ты не хочешь, чтобы я рассказал об этом господину профессору? Ведь здесь необходимо провести раскопки.

— Вот именно, — уныло ответил Иштван, — и если этим займется господин профессор, то для начала он взорвет мою «Сладкую жизнь», так что от нее и пылинки не останется.

— С чего это ты взял, что он будет взрывать? — возмутился я.

— Господин профессор очень хорошо умеет это делать, — еще более уныло ответствовал Иштван, — уж я-то знаю это и знаю его характер.

— Ну, ладно, ладно, — стал я успокаивать вконец расстроившегося кондитера, — не скажу господину профессору. Но дай мне фонарик и метелку. Я хочу как следует все рассмотреть.

Иштван, кряхтя, поднялся по ступеням и принес мне яркий электрический фонарик и веник. Я стал, позабыв обо всем, рассматривать плиты, как мог, читать надписи. Но вот у самой боковой стенки я заметил небольшую часть плиты, косо уходившей в стену, или в профиль раскопа, как сказали бы в экспедиции. Я тщательно расчистил ее. На высовывавшейся из-под стены подвала части плиты были видны только крест и последние цифры даты: «01».

— Ноль один, ноль один, — машинально повторял я. — Так вызывают по телефону пожарную команду. Фу-ты, чушь какая! — встряхнул я головой, и тут словно молния озарила все вокруг: на саркофаге юноши была дата «1401». — О господи. — Почувствовав, что, несмотря на прохладу, я весь вспотел, я вылез в коридор, прошел в комнату, усадил за стол Иштвана, сел сам и сказал как только мог раздельно и убеждающе — Иштван! Там в подвале из стены торчит кусок могильной плиты, которая может открыть одну важную тайну истории твоего города. Я знаю, я чувствую, что это так. Нужно провести раскопки. — При этих словах моих Иштван дернулся, а я обнял его и продолжал: — Совсем небольшие раскопки. И клянусь тебе, никто не станет взрывать твоей «Сладкой жизни». Я обещал тебе молчать и, если ты будешь настаивать, — промолчу. Но тогда тайна, может быть, навсегда останется тайной, мы ничего не узнаем о судьбах замечательных людей, которые здесь когда-то жили.

Я коротко рассказал ему о том, что до сих пор удалось узнать нам с Помонисом о тех двух саркофагах.

В начале моего рассказа лоб и вся лысая голова Иштвана покрылись испариной, ярко-красные губы его дрожали, но я видел, что он постепенно успокаивается.

— Что же, — сказал он наконец, правда, при этом горестно вздохнув, — раз нужно для науки, а тем более для нашего города… Но только помни — ты дал клятву не допустить, чтобы господин профессор взорвал мою «Сладкую жизнь».

Я подтвердил клятву и, уже не слушая причитаний кондитера, примчался в городской архив на поиски Помониса. Я и застал его там, страшно возбужденного, с взлохмаченной полуседой шевелюрой и сверкающими глазами. Не дав мне и рта разинуть, он громко и быстро, нарушая сонную тишину архива, сказал:

— Смотрите, что я нашел! — и сунул мне под нос толстую рукописную книгу, раскрыв специальный картонный архивный бювар с номером и застежками.

Причудливо и остро изогнутые готические буквы прыгали перед моими глазами, и я ничего не мог разобрать. Тогда нетерпеливый Помонис, который одинаково свободно говорил, читал и писал на всех европейских языках, в том числе на древнегреческом и латинском, вырвал у меня из рук книгу и, прищурившись, сказал:

— Помните фамилию фон Клюге? Так вот это расходная книга управляющего дворцом барона Франца фон Клюге за 1398–1400 годы. Вот запись от декабря 1400 года. — И он стал торжественно читать, тут же переводя: — «1400 года от рождения Господа нашего Иисуса Христа, декабря двадцать второго дня. Уплачено господину кавалеру Роже дю Вентре — скульптору и резчику по камню и товарищам его 18 золотых цехинов в счет оплаты работ, производимых ими по украшению дворца всемилостивейшего и могущественного господина барона Франца фон Клюге», — с торжеством закончил Помонис и тут же добавил: — Разница по сравнению с датой на саркофаге всего один год. Фамилию Клюге упоминал Гюнтер. Мы знаем теперь, что был скульптор Роже дю Вентре и что у него были товарищи по ремеслу.

— Интересно, — протянул я, — ну а если саркофаги делали одни мастера, а дворец украшали совсем другие?

— Не прикидывайтесь дурачком! — взъярился Помонис. — Или, может быть, вы меня за дурака считаете? — и уставился на меня инквизиторским взглядом. Однако лицо мое, видимо, выражало такую полную невинность и непричастность ко всякого рода злокозненным помыслам, что он смягчился и довольно спокойно пояснил: — Люди, получавшие за свою работу, да еще не завершенную, 18 золотых цехинов, должны были быть первоклассными мастерами. Саркофаги тоже делали первоклассные мастера. В одно и то же время в этом небольшом городке не могли работать целые две группы таких мастеров, да я вам уже и напомнил, что Гюнтер говорил о Клюге.