Алесь Адамович - Пути в незнаемое [Писатели рассказывают о науке]

Как объяснить эту, по видимости, непоследовательность Чернышевского? В самом ли деле это непоследовательность? А ведь именно так и расценивали его связь с либералами некоторые из его радикальных друзей-соратников, удивлявшиеся его «либеральным иллюзиям».

Дело, конечно, не в непоследовательности и не в «либеральных иллюзиях» Чернышевского. Если посмотреть на ситуацию глазами самого Чернышевского, который в обзорах «Политика» много раз писал о решающем значении политического союза между революционерами и модерантистами в их борьбе с реакционерами, если сообразить все суждения Чернышевского о специфических условиях России, об «образованных классах» и о народе, припомнить, что мы знаем об отношении Чернышевского к листку «Великорусс», выдвинувшему идею всероссийского адреса на имя царя с требованием политических реформ и конституции, и об отношении к кружку «чистого революционера» Заичневского, считавшего нужным, несмотря ни на какие перемены в стране после весеннего 1861 года военного усмирения мужицкой деревни, звать Русь к топору, — словом, если посмотреть на ситуацию с точки зрения целостной личности Чернышевского, то можно прийти к выводу, что тут мы имеем дело со сложной, неоднозначной политической линией, которая не сводилась ни к либерализму, ни, с другой стороны, к революционному экстремизму, всего меньше — к проповедничеству немедленной крестьянской революции, к призывам «в топоры» («Все лица и общественные слои, отдельные от народа, трепещут этой ожидаемой развязки. Не вы одни, а также и мы желали бы избежать ее… народ невежествен, исполнен грубых предрассудков и слепой ненависти ко всем отказавшимся от его диких привычек. Он не делает никакой разницы между людьми, носящими немецкое платье; с ними со всеми он стал бы поступать одинаково. Он не пощадит и нашей науки, нашей поэзии, наших искусств; он станет уничтожать всю нашу цивилизацию»). Можно прийти к выводу, что действиями Чернышевского и в 1861 году, как и за год, и за два года до этого, руководила мысль об объединении всех антифеодальных сил России с целью постепенной, основательной подготовки будущего движения, движения в высших — разумных — формах, сохранения и накопления сил для этого движения, предупреждения напрасной растраты сил.

Тема бесплодности несвоевременных выступлений «сторонников перемен» — важнейшая в работах Чернышевского разных лет. В романе «Пролог» его герой Волгин характерно рассуждает о «страшном уроке» нетерпения, проявленного французскими революционерами в 1839 году: «Видишь, в первые годы Людовика-Филиппа республиканцы подымали несколько восстаний; неудачно; — рассудили: „Подождем пока будет сила“; ну, и держались несколько лет смирно; и набирали силы; но опять недостало рассудка и терпения; подняли восстание; — ну и поплатились так, что долго не могли оправиться. А чего было и соваться? — Если бы было довольно силы, чтобы выиграть, то и сражаться-то было бы нечего: преспокойно, получали бы уступки одну за другою, дошли бы и до власти с согласия самих противников… Ох, нетерпение! — Ох, иллюзии! — Ох, экзальтация!»

Не случайно, что и в обращении к народу, в прокламации «Барским крестьянам» Чернышевский призывает исподволь готовиться к «делу». Определив условие успеха: «надо только единодушие иметь между собою мужикам, да сноровку иметь, да силой запастись», — он призывает крестьян «до поры» именно этим и заниматься, не начинать дела, «покудова еще нет приготовленности». «А покуда пора не пришла, надо силу беречь, себя напрасно в беду не вводить, значит — спокойствие сохранять… Что толку, ежели в одном селе булгу поднять, когда в других селах готовности еще нет? Это значит только дело портить да себя губить».

Итак, нужно готовиться и готовиться. Поэтому-то и Заичневского (прокламацию которого «Молодая Россия» Чернышевский осудил за нелепую запальчивость тона) можно не исключать из числа полезных для России деятелей, можно попытаться убедить его впредь быть осмотрительнее в заявлениях (и в Москву для переговоров с Заичневским едет от имени Чернышевского молодой революционер А. Слепцов). Поэтому же можно поддерживать и либералов, и даже участвовать в некоторых их акциях. Деятельность либералов воспитывает образованную молодежь политически, со временем молодежь пойдет дальше своих учителей. Вспомним, как похваливал Чернышевский в полемике с Катковым «Русский вестник», журнал служит приготовительным классом для будущих читателей «Современника».

У современников Чернышевского немало недоуменных вопросов вызывали упорство и увлеченность, с какими Николай Гаврилович, несмотря ни на что, из месяца в месяц и изо дня в день на протяжении всего 1860 года и доброй половины 1861 года переводил многотомный труд английского экономиста Д. С. Милля «Основания политической экономии» и писал обширнейшие комментарии к нему. Главное, что удивляло, — в какое горячее время занимался он этой, по видимости несвоевременной, работой! В стране отменяется крепостное право, недовольные его неполной отменой, бунтуют крестьяне, царские войска расстреливают крестьян, появляются первые революционные прокламации, а признанный глава «радикального оркестра» сидит в своем кабинете и гонит, гонит ежедневно вороха страниц убористого, трудного для понимания текста. Вместо того чтобы отдаться прямой революционной агитации, поддерживать революционный дух читателей «Современника», заполняет страницы журнала академической наукой. Зачем? Почему?

Сам Чернышевский не оставил удовлетворительных объяснений насчет своих занятий Миллем. Я попробовал реконструировать ответ в своем романе «Властью разума», мобилизовав свои знания о Чернышевском — социологе, политике, человеке. Одному из своих учеников, Мосолову, он объясняет, почему считает важным заниматься Миллем: «…Милль стоит хорошей политической программы. Впрочем, дело не в самом Милле. Нам с вами, Мосолов, надо думать не только о том, что делать сегодня, но и о том, что мы будем делать после того, как поломаем старый порядок. На каких экономических основаниях будем строить новый мир? Это мы должны хорошо себе представлять». И дальше: «Знание политической экономии ныне — это и практическая необходимость, Мосолов. Без этого знания не стоит и браться за дело будущего: ничего хорошего не построим, все жертвы будут напрасны. Пришло время смитовой политической экономии противопоставить политическую экономию будущего общества трудящихся. Милль — с определенными поправками, конечно, — дает такую возможность… то есть не Милль дает, а поправки к нему дадут, надеюсь. Милль — прекрасный повод к ним… Но этого мало. То есть теперь мало просто знать политическую экономию. Надобно уже и стараться вытягивать из будущего в настоящее все, что только можно вытянуть, что могут позволить вытянуть обстоятельства. Вот теперь некоторые господа пытаются устроить промышленные ассоциации по социалистическому принципу, устраивают коммуны. Работники приучаются к труду и жизни по-новому. Да не где-нибудь это делается, не на Маркизовых островах — здесь, в Петербурге. Это ли не дело?» — «Дело», — согласился Мосолов. — «Может быть, это теперь самое важное дело. А вы говорите — зачем Милль?»