Стивен Хокинг - Краткие ответы на большие вопросы

Я не верю в границы – ни того, чего мы можем достичь как индивидуумы, ни того, что разумная жизнь может совершить во Вселенной. Мы стоим на пороге важных открытий во всех областях науки. Вне всякого сомнения, в ближайшие пятьдесят лет наш мир изменится кардинальным образом. Мы узнаем, что произошло в момент Большого взрыва. Мы придем к пониманию того, как зародилась жизнь на Земле. Возможно, мы даже узнаем, есть ли жизнь где-то еще во Вселенной. Конечно, шансов на установление контактов с разумными инопланетными существами не много, но значимость такого открытия настолько велика, что надо пытаться. Мы будем продолжать изучать наше космическое окружение, отправлять в космос и роботов, и людей. На нашей маленькой и уже чрезвычайно грязной и перенаселенной планете нельзя замыкаться исключительно на себе. С помощью новейших достижений науки и техники мы должны смотреть шире – во Вселенную, не забывая при этом о насущности решения земных проблем. Я как неисправимый оптимист считаю, что мы в конце концов создадим для человека подходящую среду обитания на других планетах. Мы вырвемся за пределы Земли и научимся существовать в пространстве.

И это не конец, а лишь начало миллиардов лет процветания жизни в космосе. По крайней мере, я на это надеюсь.

В завершение – еще одно замечание. Мы никогда не можем сказать наверняка, откуда придет следующее великое научное открытие или кто его сделает. Но, рассказывая максимально широкой молодежной аудитории доступными и инновационными способами о чуде и восторге научных открытий, мы в значительной степени увеличиваем шансы появления новых эйнштейнов. Где бы они ни жили.

Так что не забывайте смотреть не только под ноги, но и на звезды. Старайтесь искать смысл в том, что вы видите, и думать о том, как и почему существует Вселенная. Будьте любознательны. Какой бы трудной ни казалась жизнь, вы всегда можете что-то сделать и чего-то добиться. Главное – никогда не сдаваться. Дайте волю воображению. Творите будущее.

Холодным серым кембриджским весенним утром мы направлялись в кортеже черных машин к церкви Святой Марии Великой – университетской церкви, где по традиции служат панихиду по выдающимся ученым. Семестр закончился, и на улицах было непривычно тихо. Кембридж казался опустевшим, даже туристы не попадались на глаза. Единственными цветными пятнами были вспышки синих огней полицейского мотоциклетного эскорта, сопровождавшего катафалк с гробом моего покойного отца; редкие автомобили, завидев эскорт на пути, останавливались.

Потом мы свернули налево и увидели огромную толпу, заполонившую одну из самых узнаваемых улиц в мире – Кингс-парад, сердце Кембриджа. Я никогда не видела такого количества людей, стоящих в полной тишине. С плакатами, флагами, поднятыми над головами камерами и мобильными телефонами, они в почтительном молчании наблюдали за тем, как главный портье кембриджского колледжа Гонвиль и Киз, в котором работал отец, в церемониальном котелке, с эбеновой тростью, торжественно прошел навстречу катафалку и направился в церковь.

Моя тетя стиснула мне руку, и мы залились слезами. «Ему бы это понравилось», – прошептала она.

После смерти отца произошло очень много такого, что ему бы понравилось, и я бы хотела, чтобы он узнал об этом. Мне бы хотелось, чтобы он мог ощутить невероятный выплеск эмоций по отношению к нему. Мне бы хотелось, чтобы он узнал, как глубоко любят и уважают его миллионы людей, которых он никогда не видел. Мне бы хотелось, чтобы он узнал, что его прах будет погребен в Вестминстерском аббатстве, между могилами его кумиров – Исаака Ньютона и Чарльза Дарвина, и что его голос, отправленный радиотелескопом, летит в космосе к черной дыре.

Но он бы, конечно, поинтересовался, в честь чего весь этот ажиотаж. Он был на удивление скромным человеком, который, хотя и любил быть в центре внимания, казалось, удивлялся собственной славе. Мне вспомнилась одна фраза из его книги, ярко показывающая отношение моего отца к себе: «Если я внес вклад…» Он – единственный, кто мог добавить «если» к этим словам. Думаю, все остальные нисколько в этом не сомневаются.

И какой вклад! К всеобъемлющей грандиозности его трудов по космологии, исследующих структуру и происхождение Вселенной, стоит добавить исключительное человеческое мужество и юмор, с которыми мой отец относился к своим невзгодам. Он нашел способ раздвинуть границы человеческих знаний и в то же время – человеческой выносливости. Уверена, именно это сочетание сделало его культовой фигурой, но при этом – достижимой, доступной. Он страдал, но не сдавался. Общение требовало от него больших усилий, но он делал эти усилия, постоянно совершенствуя средства общения по мере того, как терял подвижность. Он тщательно подбирал слова, чтобы они производили максимальное впечатление, будучи произнесены электронным голосом, который обретал странную выразительность, когда он им пользовался. К нему прислушивались, и когда он высказывал свое мнение о системе британского здравоохранения, и когда говорил о расширяющейся Вселенной, не упуская возможности отпустить шуточку с самым невозмутимым видом – только знакомая искорка мелькала в глазах.

Мой отец был семьянином, хотя большинство об этом не подозревали до выхода в 2014 году фильма «Вселенная Стивена Хокинга». Разумеется, в 1970-е годы было большой редкостью встретить инвалида, у которого есть жена и дети, да еще с таким сильным чувством самостоятельности и независимости. В детстве мне очень не нравилось, как прохожие беззастенчиво, порой разинув рот, провожали моего отца взглядами, когда он на безумной скорости несся в своем инвалидном кресле по Кембриджу в сопровождении парочки лохматых светловолосых детишек, пытающихся на ходу есть мороженое. Я считала такой праздный интерес невероятной невоспитанностью. Я пыталась пронзить зевак взглядом, но, пожалуй, мое негодование вряд ли достигало цели, особенно если учесть, что оно исходило от девчонки, измазанной тающим эскимо.

При всем воображении мое детство нельзя назвать нормальным. Я сознавала это – и в то же время не сознавала. Я считала совершенно естественным задавать взрослым кучу неудобных вопросов, потому что у нас было так принято дома. Только когда я довела, как говорят, приходского священника до слез, устроив ему допрос с пристрастием, какие у него есть доказательства существования Бога, до меня дошло, что от меня такого не ожидают.

В детстве я не считала себя почемучкой, мне казалось, что таким, скорее, был мой старший брат, который в манере всех старших братьев поучал меня при каждом удобном случае (и продолжает этим заниматься до сих пор). Помню одну семейную поездку, которая, как множество других семейных поездок на отдых, мистическим образом совпала с заграничной конференцией по физике. Мы с братом присутствовали на какой-то лекции, вероятно, чтобы дать матери немножко отдохнуть от бесконечных семейных хлопот. В те времена лекции по физике не пользовались особой популярностью, тем более у детей. Я сидела, что-то черкая в блокноте, и вдруг брат поднял свою костлявую мальчишескую руку и задал крайне уважаемому ученому лектору вопрос. Отец просиял от гордости.