Альманах «Знак вопроса» - Знак вопроса, 2005 № 02

— Так ты пойдешь на праздник, счетовод? — вспомнил Феокл за чем пришел.

— Боюсь я за себя, — признался Ксенодок. — Место уж больно памятное. Вдруг не удержусь и повторю спартанцам мессенские криптии…

— Ответь на вопрос!

— Я лучше задам вопрос.

— Чтоб ты в три бездны провалился! — выругался Никомед, и Ксенодок послушно полез в погреб.

— Я пойду, — сказал Аристомен, — и Пирру прихвачу, если отец позволит…

На следующий день Аристомен, Пирра и Ксенодок легли спать засветло, так как процессия в Лимны выступала после полуночи. Но сомкнуть глаз Ксенодок все равно не дал, пугая названного брата ужасами Аида. Он договорился до того, что и Феокла объявил побочным отпрыском подземного мира.

— Есть в Аиде демон по имени Эврином. Он очень страшный, потому что пожирает мясо умерших, оставляя душам лишь начисто обглоданные кости. А цвета он такого же, как волосы твоего Феокла или навозной мухи. Думаешь, спроста это?..

Процессия собиралась на окраине Андании. Шли девушки с приготовленными венками и корзинами, в которых были и себе пропитание на дорогу, и жертвенные дары, чтобы умилостивить Артемиду-девственницу. Шли женщины на скорых сносях — просить у Артемиды — покровительницы рожениц — легкого разрешения от мук. Шли и молодые люди к «своей» Артемиде — покровительнице охоты, и уважаемые граждане Андании: они вели шествие в Лимны, как когда-то водили их, чтобы обычаи предков не выветрились из голов молодежи и чтобы в Спарте помнили, кто хозяин Лимн. У Гермеса Оградного, охранявшего вход в город и выглядевшего столбом, увенчанным кое-как обделанной головой, Дамис принес жертву и попросил Гермеса беречь процессию в дороге от всяких зол и неприятностей, сам же остался дома. Потом не спеша двинулись, так как процессию тормозили беременные женщины, а Ликург каким-то своим очередными заумным законом запретил женщинам прибывать в святилища на повозках. Впрочем, сам он от этого первым и пострадал и был оштрафован, потому что забыл поставить в известность собственную жену или она пропустила мужнино творчество мимо ушей. И хотя на мессенцев законы Ликурга не распространялись, все равно архонты решили идти и не провоцировать до болезни влюбленных в собственное государственное устройство людей.

Сначала шли молча, но когда появился Гелиос и проснулась природа, вместе с ней ожили и люди.

— А может, ну ее, эту Артемиду, к папе, пошли лучше по девочкам, — предложил Ксенодок. — У меня тут есть хорошие подружки в Амфее.

— Когда же ты успел? — удивился Аристомен.

— В прошлый раз ходил на усадьбу и встретил неподалеку двух пастушек.

— А на какие шиши их угощать? — спросил Аристомен.

— Какие у нас могут быть шиши! — удивился Ксенодок. — Так договоримся, по-товарищески.

— А кто будет отвечать за Пирру? — спросил Аристомен и посмотрел на названную сестру, шедшую позади со сверстницами. — Или ее с собой возьмем?

— Пирру оставим на усадьбе, а будет возражать, я ее лишу приданого.

— Но я хотел посмотреть праздник.

— Что ты там не видел? Все их мистерические тайны, обычаи и припадки сводятся к тому, что вот у этого алтаря лепешку надо класть левой рукой справа, а у соседнего виноградную гроздь — правой рукой слева. Ну, еще развлекут тебя плясками на уровне дешевых гетер, споют какой-нибудь гимн вразнобой, а к вечеру главная жрица так набьет пузо от обильных приношений, что ее придется отпаивать тошнотворным.

— Да ну тебя! Вечно все опошлишь.

— И, главное, было бы кому поклоняться! — не унимался Ксенодок. — А то Артемиде. Она же зверь! Вот увидишь, жрицу вырядят в медвежью шкуру, и она сделает какую-нибудь гадость, подражая Артемиде.

— Какую гадость? — не понял Аристомен.

— Да мало ли на совести у этой охотницы! — сказал Ксенодок. — Каких только бесчинств она не творила! Потребовала у Агамемнона Ифигению себе в жертву, а потом сражалась против нас на стороне Трои. Убила двенадцать ни в чем не повинных детей Ниобы. Бедного Актеона, который случайно вышел к озеру и увидел ее голой, превратила в оленя и с удовольствием посмотрела, как его растерзали собственные псы, хотя умные люди утверждают, что у Актеона из-за чрезмерного увлечения охотой вся жизнь пошла прахом, — вот и говорят, будто его съели собаки. Но Адмету-то в первую брачную ночь она засыпала всю комнату змеями. А свою подругу Каллисто, изнасилованную Зевсом, Артемида убила за то, что та не смогла уберечь невинность. Попробовала бы сама сопротивляться Громовержцу! Я уж не говорю об Орионе, Алфее…

— Но они-то пытались взять ее силой! — не выдержал Аристомен.

— Но они-то не виноваты, что влюбились в мужеподобную дуру, твердую, как скала! — парировал Ксенодок. — Тут Эрот виноват, его бы и прибила. Но с Эротом связываться опасно, у него тоже есть лук и стрелы, а вот беззащитных мужиков убивать — милое дело. И самое грустное во всей этой истории — что Артемида страшнее Эвринома, про которого я рассказывал ночью.

— Ну, это ты загнул.

— Посмотри сам, кто пошел с яблоком раздора к Парису спорить о красоте? Афина, Гера и Афродита, а нашей подругой там и не пахло, сама догадалась, что ей от Париса и огрызка не светит. Кстати, Актеона она убила именно за то, что он увидел, до чего же она голая противна, — урод, да и только… Или возьми случай в Кафиях, что в Аркадии. Дети случайно накинули на статую Артемиды веревку, которой играли, стали хлопать в ладоши и кричать, что Артемида удавилась. Пришли взрослые и забили детей камнями насмерть. Думаешь, Артемида за них заступилась? И не подумала. Она поразила бесплодием окрестных женщин. Хотя, как ярая девственница, должна была сделать наоборот. То есть она их наградила по-своему. Сказал бы я тебе, кто она, да боюсь обидеть твои религиозные чувства… Нет, с такими Артемидами мне не по пути, — подытожил Ксенодок. — Вон показалась Эхалия, пойду на усадьбу и посажу горох…

— Ничего ты не посадишь, спать завалишься, — решил Аристомен. — Над тобой надо с палкой стоять, чтобы ты работал.

— Да, я ненавижу рабство до такой степени, что даже сам себе не могу служить рабом.

— Ты не можешь быть рабом собственной необходимости, а это уже называется по-другому.

— Ну, я пошел, — сказал Ксенодок. — Кстати, вот возьми на всякий случай, — и вытащил из-под хитона кинжал.

— Нет, в святилище не возьму, — сказал Аристомен, и Ксенодок свернул на усадьбу.

За Стеникларом дорога была полна людей, шедших в Лимны со всех городов и деревень Мессении. Кроме желающих почтить Артемиду, шли торговцы и торговки с провизией, посудой и амфорами, готовыми венками и лентами; пастухи, тащившие коз и козлят; охотники с разной птицей, зайцами, кабанами и изредка даже с ланями.

Остаток пути Аристомен прошел рядом с Эвергетидом, своим школьным другом. Правда, в школе они не особенно-то и дружили, а вот в гимна-сии на совместных тренировках сблизились, хотя часто дрались друг с другом до крови. К этому их подзуживали владельцы палестры и гимнасия — педотрибы — с помощью палки, если видели, что кулачный бой идет не в полную силу. Поблажки они не давали никому из примерно ста сверстников Аристомена, живших в Андании. Они заставляли юношей до изнеможения бегать, прыгать с гирями, метать диск и просто камни потяжелей. Но самое интересное, что и взрослые мужчины стали гораздо чаще посещать гимнасий, и делали они это явно по принуждению, так как до Аристомена изредка доносилось их ворчание. В городе поселились два новых человека из соседней Аркадии: аконтист, учивший обращению с копьем; и гипломах, знавший, как строить войско в шеренги, колонны, каре, как наступать сомкнутым строем и выдерживать натиск противника, стоя на месте. Потом они так же внезапно исчезли из Андании и объявились в соседнем Дории, а тренировки по их программе продолжил педотриб. И все эти неожиданные перемены в тихой жизни города бросились в глаза не только Аристомену. Он слышал, как гармост Филострат, объявившийся в срок жатвы в Андании, удивленно спросил Дамиса: