Сергей Бузиновский - Знак вопроса, 1995 № 03

Тот вариант «И цзина», который дошел до нас, многослоен, он как бы «наращивался» в течение многих веков, и здесь особо постарались многочисленные комментаторы. Дело в том, что смысл центральной наиболее древней части произведения настолько запутан и символичен, что понадобилось немало толкований, которые, возможно, вообще не соотносятся с изначальным смыслом. Но так уж был устроен Китай, что меньше всего заботился об «истинности смысла» (полнотой истины все равно никто не сможет обладать, — считали древние), но о том, чтобы все должным образом было прокомментировано, — это соответствовало особому «упорядочивающему» типу китайского сознания.

Так постепенно появляются комментарии, которые входят составной частью в «И цзин»: в VI–IV вв. «Десять крыльев» («И чжуань»).

Разделы, называемые «Суждения» (цы), были по преданию составлены правителем Вэнь-ди, одним из основателей династии Чжоу (1150—249 гг. до н. э.), приложения к суждениям (сяо цы) приписываются его последователю правителю Чжоу-гуну. Обратим внимание, что все это — предания, которые были изложены «отцом китайской истории» Сыма Цянем, написавшим грандиозный труд «Исторические записки» в I в. до н. э. А это значит, что между предполагаемыми создателями трактата и историком пролегла пропасть, по крайней мере, в шесть столетий. Срок вполне достаточный для того, чтобы всякое произведение обросло таким количеством преданий, что смыть их наносы не представляется возможным и легче просто согласиться с традиционной версией. В любом случае имя истинного создателя (создателей?) «И цзина» мы никогда не узнаем. Но для себя обратим внимание на тот факт, что в этой истории получения и передачи мистического знания фигурируют, по крайней мере, три великих мудреца, к личностям которых нам еще придется вернуться в дальнейшем: Фуси, Вэнь-ди, Чжоу-гун.

Центральную часть «И цзина» принято называть «Чжоу и», «Круговорот изменений», или «Чжоусские изменения» — по названию эпохи Чжоу, когда был создан трактат. Здесь нужно пояснить смысл термина «и». Его можно переводить двояко: «изменения» или «простой, нетрудный», причем и первый и второй переводы в равной степени имеют право на существование. С одной стороны, в «И цзине» описываются различные типы трансформаций, переходов, которые случаются в этом мире, взаимозависимость и взаимопереход противоположных начал — и в этом смысле речь идет именно о «Каноне перемен». Но возможно, что его создатели намекали на изначальную простоту, неприукрашенность истины, которую они смогли выразить в шестидесяти четырех символах, по сути — предельно простых рисунках. Простота в восточной традиции была символом безыскусной истины, которая может открыться порой в самом обыденном, и здесь достаточно вспомнить монохромные китайские пейзажи, написанные в «один удар кистью» или японские «сухие сады», где как бы в беспорядке разбросаны обычные камни. Поэтому можно говорить и о другом названии: «Канон о простом». Позже у нас появится возможность дать еще одну, пожалуй, самую неожиданную трактовку.

Основу «И цзина» составляет ряд рисунков, символов, созданных сочетанием двух элементов — целой и прерывистой черт, которые располагаются одна под другой. Из двух черт можно составить нсего четыре таких комбинации («Четыре начала»), из трех черт — восемь триграмм, а из шести — шестьдесят четыре гексаграммы.

Целая и прерывистая черта обычно толкуются как графическое выражение двух противоположных начал, лежащих в основе китайской натурфилософии, — инь и ян. Инь символизирует собой негативное, пассивное, темное, женское начало, а ян — активное, позитивное, светлое мужское. Они не столько противоположны друг другу, сколько взаимодополняющи, достраивая мир до целостной картины. Именно из сочетания инь и ян и рождается, в конечном счете, все многообразие вещей и явлений. Столь изящная и одновременно абсолютно правдоподобная концепция мироздания, как видно, существовала в Китае, по крайней мере, во 2 тыс. до н. э. и оказалась отражена в «И цзине».

У каждой триграммы или гексаграммы существовало свое название, а порой и несколько. Например, фигура из трех целых линий символизировала Небо, творчество, крепость, отца, а фигура из трех прерывистых — Землю, исполнение, самоотдачу, мать, целая линия между двух прерывистых — опасность, воду, погружение, второго сына в семье и т. д. Такие же обозначения существовали и у фигур из шести черт, например, существуют гексаграммы «раздробленность», «смирение», «питание», «вольность», «радость», «проникновение» и т. д. Позже к каждой гексаграмме приписали небольшой стих, а затем и обширный комментарий, и, по сути, речь шла уже не о простом рисунке, а о его развернутом толковании.

Но для чего же в столь глубокой древности было записано это произведение? Ответ здесь всегда дается однозначный — «И цзин» был гадательной книгой. Гадали обычно на листьях эвкалипта, сложным образом раскладывая их, разделяя, отбрасывая лишние, в результате чего и получалось необходимое число шесть из коротких и длинных листьев. Они и соотносились с конкретной гексаграммой.

Кажется, эта «гадательная функция» древней книги ни у кого особых сомнений не вызывала, но обратим внимание на примечательный факт — впервые о том, что по «И цзину» можно гадать, заговорили сравнительно поздно, лишь в VI в. Может быть, ему просто приписывалась гадательная функция, в то время как о его истинном смысле то ли забыли, то ли… никогда и не знали.

Да возможно ли такое? Сами древние мудрецы, немало потрудившиеся над составлением «И цзина», не знали, зачем они это делают? Естественно, это явная нелепость. Конечно, если быть уверенным, что именно они создали центральную часть «И цзина» — шестьдесят четыре гексаграммы. В дальнейшем мы покажем, что эти фигуры могли достаться древним китайцам как бы «по наследству» от более ранней и по своему типу совсем иной цивилизации, которая предшествовала им на территории Центральной равнины и юга Китая.

Интересно, что эти изображения надолго обогнали создание иероглифической письменности. Первые письменные изображения, которые можно принять за иероглифы, относятся к XIII–XI вв. до н. э., и хотя чисто визуально они и похожи на древние гексаграммы, тем не менее, кардинально отличны от них, ибо передают изображение, но не символ. Иероглиф — это рисунок, со временем перешедший в символ, гексаграмма — изначально символическая кодировка реальности. По идее она должна появиться позже иероглифа, так как требует значительно более высокой психической организации человека, но реальность говорит нам об обратном — гексаграммы предшествовали иероглифам. Рискнем предположить и большее — они, возможно, и не были связаны с иероглифами.