Альманах «Знак вопроса» - ЗНАК ВОПРОСА 1994 № 04

Вместе с тем, Вяч. Вс. Иванов и В. Н. Топоров, видные специалисты в области мифологии, на выводы которых я здесь опираюсь, обоснованно предполагают постепенный переход Дива или Дивы с высших уровней мифологической системы на более низкие, попросту говоря, переход из разряда богов в разряд демонов, духов природы. Параллельно этот персонаж мог приобретать все более негативную окраску. Нечто похожее произошло в иранской мифологии, где «дэвы» или «дивы», некогда почитавшиеся в качестве богов, выступают как злые духи, борьбе с которыми уделяют много сил эпические герои. Замечу, что понижение статуса славянского Дива могло сопровождаться его снижением в прямом, пространственном смысле. Вершина дерева вместо неба — естественная «промежуточная» обитель существа, эволюционирующего от бога, скажем, к лесному духу.

Итак, сравнительный анализ склоняет к пониманию Дива как мифологического персонажа. Правда, его конкретный облик и сюжетные функции от этого не стали яснее. Но ведь Див в «Слове о полку Игоревс» упоминается еще один раз. Может быть, это второе упоминание прольет больше света на загадочный образ?

Обстановка после первого его выхода на сцену круто изменилась. Войско Игоря разбито, сам он, раненный, в плену, воодушевленные победой половцы ринулись на Русь. Эта ситуация охарактеризована следующими словами: «Уже снесеся хула на хвалу; уже тресну нужда на волю; уже врѣжеса Дивь на землю». Две фразы ясны и соответствуют ситуации: бесчестие одолело славу, а насилие — волю. Но при чем тут сообщение, что Див, по разным переводам, бросился, низвергся, низринулся, спустился и т. п. на землю? Как могло такое «событие» символизировать беды, обрушившиеся на Русь? Этот пункт для интерпретаций образа Дива оказался особенно сложным.

Представляется, что и тут ближе других к истине Вяч. Вс. Иванов и В. Н. Топоров, видящие в данной фразе отголосок индоевропейского мотива падения на землю небесного божества. Вероятно, для восточнославянского Дива — добавлю от себя — подразумевалось уже падение с дерева. Само же выражение с давних пор могло служить иносказательной, «пословичной» характеристикой нарушения привычного миропорядка, наступления плохих времен. Все это очень гадательно, но более твердых выводов из имеющегося материала, боюсь, и не сделать.

Вся беда для нас в том, что создатель «Слова» использовал отдельные черты Дива, оставив «за кадром», за строкой своего повествования всю полноту связанных с ним сюжетов и поверий. Предполагалось, что читатель сам понимает, кто такой Див, чем опасен его крик и что знаменует собой его низвержение на землю. В результате перед нами только прерывистый и бесплотный контур какого-то мифа или мифов, нам уже неизвестных.

И все-таки даже сохранившаяся информация пригодна для сопоставлений. Давайте отвлечемся от всех гипотез о Диве и подытожим то, что мы достоверно знаем о нем из «Слова». Это некое существо, которое громко кличет, возможно, и свистит, сидя на дереве, а затем низвергается на землю. Нельзя не увидеть здесь параллелизма с основными моментами, характеризующими участие Соловья в мифологическом пра-сюжете былины: он страшно свистит (а также ревет и шипит), сидя на дубах, а затем падает на землю. Трудно счесть это случайным совпадением. Предполагать, что образ Дива в «Слове» создан на основе фигуры Соловья-разбойника, тоже не приходится. Див — самостоятельный персонаж, черты которого, судя по всему, имеют свои достаточно глубокие корни. Остается сделать вывод, что когда-то сам Див — в сочетании со змееборческими мотивами — частично послужил моделью для образа Соловья.

На основании всего вышесказанного логику формирования образа Соловья можно гипотетически представить себе так. Сказочно-мифологический Змей передал ему свою сюжетную роль чудовища, с которым борется богатырь. Тип свистящего Змея подсказал мысль сделать главным оружием чудовища свист. Пример Дива способствовал закреплению нового «звучного» персонажа в позиции «врѣху древа». Это, в свою очередь, задействовало мифологему, о которой мы еще не говорили.

Индоевропейская мифология более или менее четко различала три яруса мира — верхний, средний и нижний. Организующей вертикалью в этой модели Вселенной служил образ мирового дерева, а каждый из ярусов, будучи связан соответственно с вершиной, стволом и корнями дерева, символизировался определенными животными. Символом верхнего мира, понятное дело, были птицы, к среднему миру относились волк, медведь, олень и другие звери, а представителями нижнего мира выступали пресмыкающиеся, земноводные и рыбы. Эту систему образов можно часто встретить в повествовательном фольклоре, хотя связь ее с архаичной моделью мира улавливает уже только глаз специалиста.

Помните, где была упрятана смерть Кащея Бессмертного? Как признался он сам: «На море на океане есть остров, на том острове дуб стоит, под дубом сундук зарыт, в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яйцо, в яйце — моя смерть». Чтобы победить Кащея, сказочному герою пригодилась помощь животных, которых он прежде пощадил. Когда Иван Царевич достал из-под дуба (или из дупла) сундук, из него выскочил заяц; его догнал волк, но из зайца выпорхнула утка; утиное яйцо упало в море; из воды яйцо с Кащеевой смертью достала щука. Вся вереница образов может показаться чересчур пестрой и бессмысленно длинной, если не разглядеть в ней динамически развернутую модель мира — верхний, средний и нижний ярусы с соответствующими животными плюс дерево… Та же мировая «трехчленка», только без дерева, образует стержень былины о князе-оборотне Волхе (Вольге). Когда он родился, взволновалась вся природа: птицы улетели в поднебесье, звери в лесах разбежались, рыбы ушли в глубину. И было им чего бояться. Повзрослевший Волх использовал свое оборотничество для прокорма дружины. Обернувшись соколом, он бил гусей-лебедей; обернувшись волком, охотился на зверя; обернувшись щукою, загонял рыбу в сети. Затем с помощью похожих превращений Волх одержал победу над Индийским царством.

Стоит подчеркнуть, что в обоих случаях перед нами персонажи со «змеиной наследственностью». Происхождение образа Кащея от образа Змея достаточно очевидно, а про Волха в былине прямо сказано, что он зачат матерью от Змея. Для Змея же связь с мировым деревом, а также способность приобретать облик другого существа характерны издревле.

В свете приведенных материалов не составляет труда объяснить, почему Соловей-разбойник свистит по-соловьиному, ревет по-звериному, шипит по-змеиному. Как отмечают Вяч. Вс. Иванов и В. Н. Топоров, три вида звуков, издаваемых Соловьем, «явно соотнесены с… тремя космическими сферами, объединяемыми образом дерева». Здесь надо принять во внимание, что Змей обычно располагался у корней мирового дерева, а на его вершине славянские источники порой упоминают соловья или соловьев.