Марсель Мосс - Общества. Обмен. Личность. Труды по социальной антропологии

демонстрация траура управляется юридическим родством. Если родство устанавливается по материнской линии, отец или сын не участвуют активно в траурном обряде один в отношении другого. У нас есть даже любопытное доказательство этого факта: у варрамунга, племени, расположенного в центре, с наследованием преимущественно по мужской линии, материнская семья восстанавливается специально для погребального ритуала [399]. Другой примечательный факт состоит в том, что часто даже обычные кровные родственники, простые союзники, нередко в связи с заурядными обменами посланниками или в связи с получением наследства обязаны больше всех демонстрировать печаль [400].

Окончательно доказывает чисто обязательную природу выражения печали, гнева и страха то, что оно даже не присуще всем родственникам. Плачут, завывают и поют не только определенные индивиды, но индивиды и юридически, и фактически принадлежащие исключительно к одному полу. В противоположность религиозным культам stricto sensu [в узком смысле], сохраняемым в Австралии за мужчинами, погребальные обряды там почти полностью выпадают на долю женщин [401].

Все авторы единодушны в этом вопросе, и факт засвидетельствован на всей территории Австралии. Нет смысла приводить бесчисленные ссылки на превосходно описанный и засвидетельствованный факт [402]. Но даже среди женщин не все действительно связаны с умершим, будучи дочерьми, сестрами по мужской линии и т. д.; эту роль в буквальном смысле слова играют женщины, определяемые некоторыми правовыми отношениями [403]. Нам известно, что это обычно матери [404](не надо забывать, что здесь мы имеем дело с групповым родством), сестры [405]и особенно вдова покойного [406]. Большую часть времени эти плачи, крики и песнопения сопровождаются умерщвлением плоти, часто весьма жестоким, которому эти женщины (одна или несколько) подвергают себя как раз для того, чтобы поддерживать боль и крики [407].

Женщины не просто вопят и поют, они должны исполнить определенное количество воплей. Таплин сообщает, что у нарриньери

существовало «условленное количество плачей и криков» [408]. Отметим, что конвенциональность и регулярность отнюдь не исключают искренности, которой ничуть не меньше, чем в наших собственных погребальных обычаях. Все это носит характер социальный, обязательный и в то же время отличается естественностью и необузданностью; стремление к боли и ее выражение идут рука об руку. Сейчас мы увидим почему.

Другое обоснование социальной природы этих криков и чувств может быть извлечено из исследования их природы и содержания.

Прежде всего, как бы невнятны ни были крики и завывания, они всегда в какой-то степени музыкальны, чаще всего ритмизованы, поются женщинами в унисон [409]. Стереотипность, ритм, унисон — явления одновременно физиологические и социологические. Это может быть лишь весьма примитивное, мелодичное, ритмичное и модулированное завывание [410]. Однако, по крайней мере, в центре, на востоке и на западе Австралии - это долгое излияние, эстетическое и вошедшее в обычай, следовательно, социальное, во всяком случае по этим двум признакам. Обряды могут также затягиваться и эволюционировать: ритмические крики могут становиться рефренами [411], восклицаниями в духе Эсхила, разделяющими и ритмизирующими более развитые песнопения. В других случаях они образуют чередующиеся хоры; иногда вместе с женщинами в них участвуют мужчины [412]. Но даже когда они не поются, вследствие совместного произнесения эти крики имеют совсем иное значение, чем простые бессмысленные восклицания. Они обладают своей особой эффективностью. Так, мы знаем теперь, что крик бау-бау, издаваемый на двух низких тонах в унисон плакальщицами у арунта и лоритья, имеет значение аяотрояаюу*, что можно приблизительно перевести как заклинание, а точнее — изгнание порчи [413].

Остаются песнопения: они имеют ту же природу. Нет смысла особо подчеркивать, что они ритмизованы и поются (иначе бы они не были тем, чем являются) и, следовательно, в значительной мере отлиты в коллективную форму. Но и содержание их также носит коллективный характер. Австралийцы, или, точнее, австралийки имеют своих «причитальщиц», плакальщиц и проклиналыщиц, поющих о трауре и смерти, поносящих, проклинающих и околдовывающих врага, навлекшего смерть, которая всегда вызывается магическими причинами. Мы располагаем многочисленными текстами их песнопений. Некоторые из них весьма примитивны и обычно состоят в восклицании, утверждении, вопрошании. «Где мой единственный племянник?» [414]— вот довольно распространенная формула. «Почему ты меня здесь покинул?» — и затем женщина добавляет: «Мой муж (или мой сын) умер!» [415]Мы видим здесь две темы: нечто вроде вопрошания и простое утверждение. Эта беллетристика почти целиком ограничена лишь двумя этими пределами [416]: обращением к умершему или его призывом, с одной стороны, рассказом об умершем — с другой. Какими бы прекрасными и длинными ни были тексты причитаний, они могут быть сведены к этой беседе и к чему-то вроде детского эпоса [417]. Ничего элегического и лирического; лишь однажды — незначительный элемент чувства в описании страны мертвых. Как правило же, это простые и грубые ругательства, обыкновенные проклятия в адрес колдунов [418]или выражения, отвергающие ответственность [419]группы. В целом чувство не исключается, но описание фактов и правовых ритуальных тем преобладает даже в самых пространных песнопениях.

В заключение несколько слов о психологической или, если угодно, интерпсихологической точке зрения.

Только что мы показали, что большая категория словесных выражений чувств и эмоций у весьма значительной части населения целого континента содержит в себе только коллективное начало. Кстати отметим, что это коллективное начало нисколько не препятствует интенсивности чувств, совсем наоборот. Напомним о грудах людей на умершем у варрамунга, кайтиш, арунта [420].

Но эти коллективные, одновременные выражения чувств индивида и группы, обладающие моральной ценностью и принудительной силой, не просто демонстрации; это знаки, понятные выражения, короче — язык [421]. Эти крики составляют как бы фразы и слова. Их надо произносить, но произносить именно потому, что вся группа их понимает.

Итак, свои собственные чувства не просто проявляют, их проявляют для других, поскольку они должны быть выказаны. Их проявляют ради самого себя, выказывая перед другими и для сообщения другим.

Это, по существу, символика.

Здесь мы присоединяемся к прекрасным и весьма любопытным теориям естественных символических функций духа, которые предлагают нам Хед, Моург и другие наиболее искушенные психологи.