Юрий Шиканов - Первогодки

— Побыстрей шевелитесь, Копейкин! Отстаем из-за вас! — В голосе лейтенанта слышалось недовольство.

Федор вскарабкался в кузов, шофер газанул, и машина рванулась с места.

Ехали на этот раз недолго. Вскоре вся колонна встала. Лейтенант подал команду, и мы живо попрыгали с бортов на землю, разминая затекшие ноги. Грузовики тут же свернули на поляну и сгрудились в тени деревьев. Мы тоже забились в тень и занялись каждый своим делом: курильщики задымили сигаретами, кто-то развернул газету… Я отвинтил крышку фляги и с наслаждением сделал несколько глотков. Но отдых был недолог. Офицеры о чем-то посовещались, построили нас в колонну по два и повели по лесной дороге.

Шли молча, говорить не хотелось, всем нетерпелось своими глазами увидеть лесной пожар. Минут через пятнадцать, когда мы отшагали по лесу более километра, Буралков оглянулся и с удивлением спросил:

— Рядовой Копейкин, а где ваша лопата?

Федор дернулся, похлопал себя по бокам, и лицо его стало жалким.

— Нету, — растерянно произнес он, — забыл на привале.

— Как это забыл? Это же шанцевый инструмент! — Рот Буралкова нервно дернулся. — Марш назад и чтобы без лопаты…

Федор Копейкин вышел из строя и рысцой побежал назад, а Буралков, кивнув мне, произнес:

— Вас, рядовой Ковалев, назначаю старшим, а то этот… Он вообще потеряться может. Отыщете лопату, догоните подразделение.

Без особого энтузиазма я ответил «Есть», вышел из строя, подумал о том, сколько теперь придется тащиться по жаре назад, и такая взяла меня досада на растяпу Копейкина.

— Чего плетешься, треска мороженая! Набирай обороты! — гаркнул я, удивляясь, откуда у меня столько злости.

Копейкин затравленно оглянулся и побежал быстрее. Метров через двести он обиженно пробурчал:

— Вадьк, ну чего ты так? Я же не нарочно. Вот убей меня бог лаптем.

— Лапоть ты и есть, — проговорил я, — то пилотку теряешь, то лопату. Потом потеряешь автомат, а за это — трибунал. В армии нельзя быть разиней. Стыдно за тебя. О чем ты хоть думаешь все время? Наверное, о том, чтобы выкинуть еще какой-нибудь фортель? Угадал?

— Думаю о том, как стать человеком, — пробурчал Федор.

— Давно пора, — в сердцах сказал я и добавил не без иронии: — Только думай скорей, а то посмешищем уже стал.

Лопата стояла там, где ее и забыл Копейкин. Крашенный зеленой эмалью черенок ее резко выделялся на фоне белого ствола березы.

— Вот твой шанцевый инструмент, — указал я. — Забирай — и потопали.

Федор обрадованно схватил лопату и тут же заныл:

— Перекурить бы минутки три.

— Тебе бы еще горизонтальное положение принять минуток на шестьсот, — сказал я, припомнив разговор в казарме. — Никаких перекуров. Пошли.

Обратной дорогой я размышлял над словами Федора: «Как стать человеком…» Он очевидно подразумевал, как стать личностью. Наши командиры: майор Коровин, капитан Поликарпов, старший лейтенант Белов — все они сложившиеся личности. Взять хотя бы Белова. Юношей строил БАМ, вернулся оттуда с трудовой медалью, окончил высшее военно-политическое училище. Даже Кашуба или Валерка Абызов… Как он блестяще решил вводную на последнем тактическом учении. Его не брали в расчет, а он настоял, доказал, добился включения в смену. А я? Пытался тоже что-то разыграть из себя. Взять хотя бы случай с тренажером. Стыдно вспомнить. Или дурацкое переодевание в госпитале? Если разобраться, то я в сто раз хуже того же Копейкина…

Задумавшись, я не сразу понял, почему мы остановились.

— Куда нам дальше? — спросил Федор, оглядываясь по сторонам.

Вот тебе раз! Я совсем упустил из виду, что я старший и должен руководить Копейкиным, принимать какие-то решения. Мы стояли у развилки дорог, и я совершенно не имел никакого понятия, куда идти дальше.

— А ты как считаешь?

Федор, оглядев под ногами землю, уверенно указал лопатой направление, и мы пошли дальше. «Что же получается? Я — старший, а Копейкин указывает, куда идти!» Решив полагаться больше на свою наблюдательность и интуицию, на очередном перекрестке я уверенно махнул рукой — туда! Признаться, я испытывал уже тревогу — мы шли больше часа, а никаких следов наших ребят не обнаружили. Я чаще стал останавливаться, прислушиваться, но лес надежно глушил все звуки. Только пискнет где-то пичуга, и снова тишина. Идем дальше, а на душе скребут кошки: получил в армии первое самостоятельное задание, впервые меня назначили старшим, и вот результат — заблудились. В этом я уже не сомневался, хотя и не подавал вида. Представляю, сколько будет в подразделении звону! Нет-нет, мы во что бы то ни стало должны найти своих.

— Копейкин, куда идти?

— Ты же старший.

— Ну и сволочь ты, Федор, — с досадой произнес я и пошел вперед.

— Чего ругаешься? Я сам сбился! — И Федор припустил за мной рысцой.

Лес стал редеть. Впереди среди деревьев показался просвет, и вскоре перед нами открылось ровное скошенное поле. Тут и там высились скирды сена. Теперь хоть что-то было видно. Я огляделся по сторонам. Мне не понравилось, что в поле было сумрачно, как в лесу. Но там небо закрывали деревья. А здесь? Тусклое какое-то было солнце. Федор вытянул в сторону руку: «Смотри!» Я повернул голову и невольно вздрогнул. За полем начинался лес, черный, угрюмый, и над лесом висели густые клубы дыма. Они-то и притушили солнечный свет. От этого странного затмения невольно сжималось сердце, но в то же время я почувствовал облегчение — кончилось наше слепое блуждание по лесу.

— Там пожар, Федор! Там наши. Бежим! — Взмахнув топором, я со всех ног бросился через поле.

Полы распахнутого кителя трепыхались на бегу, словно крылья, горячий ветер бил в грудь. Копейкин едва поспевал за мной. Вперед! Скорей! Скорей! Еще двести метров, сто… Вот и лес. Бежать стало трудней. Ветки хлестали по лицу, цеплялись за одежду. Мы спотыкались о корни деревьев, поваленные стволы, но бежали туда, где уже слышался, подобно морскому прибою, гул огня и остро пахло дымом. Навстречу выскочил заяц и скакал, не сворачивая, прямо на меня. От неожиданности я отпрыгнул в сторону и даже не свистнул ему вдогонку.

Наконец мы увидели огонь. Пламя змейками ползло по земле. Жарко вспыхивали кусты, сосновый подлесок, мох, трава. Мгновение назад живые, зеленые ветки чернели, скрючивались, извивались в смертных судорогах. Там, где прополз огонь, земля становилась голой и черной, но взрослые, крепкие деревья держались. Они вздрагивали от страха, когда стелющееся по земле пламя лизало им ноги, обгладывало нижние ветви, душило дымом. Но это куда ни шло — беда малая. Еще можно держаться, стоять, жить. Но за малой бедой жди большую — верховой огонь. Он беспощаден. Упругим мускулистым телом он жадно обхватывал стволы и кроны сосен. Ярко вспыхивали они свечой, прощаясь с жизнью, и вот уже только голый хлыст торчит из обугленной земли, и то недолго. Падая, он высекает из земли сноп искр. Конец дереву. Конец жизни.