Юрий Шиканов - Первогодки

— Косарев, хватай за левую, я за правую, — распорядился сержант, беря Мокеева за руку. — Набираем обороты.

— Я сам! — выкрикнул Мокеев, с силой вырывая руку.

То, что он устоял, не поддался соблазну, взбодрило его, и Виктор вдруг почувствовал, что может бежать. Может! Хотя пять минут назад крепко сомневался в своих силах.

«Странно, очень странно…» — шептал он потрескавшимися губами, труся по дороге.

— Шевелись! Шевелись! Работай руками! — справа и слева подбадривали его криками сержант и Косарев.

«А ну-ка, попробую», — подумал Виктор и увеличил скорость.

Команду «Привал» Мокеев не слышал, но каждой клеточкой измученного тела ждал ее. Увидев одинокую, с кривым стволом сосну, о которой предупреждал на старте подполковник, и лежащих под ней товарищей, Виктор по инерции сделал еще пару шагов, но руки его, туловище уже тянулись к земле. И как только он перешагнул неглубокий кювет, будто кто-то выбил из-под его ног землю. Мокеев рухнул у самой дороги. «Словно пулей сраженный…» — успел с иронией подумать он о себе.

О, какое это блаженство — лежать! Неважно, что трава в пыли и истоптана сотней сапог, — лежать! Неважно, что в спину впился камень или сук, — лежать!

Едва расслабились и получили покой мышцы, Виктор вспомнил о фляге. Почти полная, она висела на ремне. Всю дорогу он ждал момента, когда можно будет дорваться до нее, но Жмаков следил за каждым его жестом. Сейчас пересохшие гортань и губы требовали влаги, требовали немедленно. Пальцы проворно отстегнули с пояса флягу, свинтили алюминиевую пробку, губы припали к горлышку. Пить! Пить! Пить!

Но только Виктор сделал несколько глотков, как услышал предостережение лейтенанта:

— Мокеев, хватит! Товарищи, много не пить. Пару-тройку глотков. Снитко, кому говорят?

— Товарищ лейтенант, — взмолился Снитко, — так то же не горилка! Организм влаги треба.

— Хватит!

Виктор с жадностью глотнул последний раз и закашлялся — вода попала не в то горло. С досадой взглянул на лейтенанта: и то нельзя, и другое нельзя… Ох уж эти армейские порядки!

— Возьмите! — Волобуев достал из офицерской сумки полбулки черного хлеба и пакетик с солью. Нарезая перочинным ножом хлеб и густо посыпая его солью, он угощал подчиненных.

— Что? Силь? — Снитко отрицательно покрутил головой.

— Берите. — Лейтенант протянул кусок и Мокееву. — Отбивает жажду. Проверено.

Вяло прожевывая хлеб, Мокеев стянул сапоги и скептически поглядел на стертые до крови ноги. Дотянет ли он?

— Что, достукался? — услышал Виктор приглушенный голос.

Косарев лежал на животе, подложив под голову шинельную скатку, и указывал на его ноги.

— Говорил же, говорил… — Он нервно жестикулировал руками. — На костыли свои глянь. Герой…

Мокееву нечего было сказать. Косарев тяготил его. Был тот взвинчен и, кажется, устал не меньше его. Флягу свою он осушил до дна, и она валялась рядом со свинченной пробкой.

— Вот что, — он потянулся губами к уху Виктора, — скажи Жмакову, что мы дотянем без него, одни.

Виктор, лишь бы отделаться, устало кивнул. Отдыха требовали не только ноги, хотелось на минутку-другую забыть все на свете, смотреть на глубокое, чистое августовское небо, на легкое облачко, гонимое ветром на запад, но голос Косарева все жужжал и жужжал над ухом:

— Так ты смотри, смотри… Не забудь сказать. Слышишь? Да вон он, сюда идет.

Сержант Жмаков присел на корточки в ногах у Мокеева и бесцеремонно схватил его за голую пятку.

— Ого! — в голосе его послышалась озабоченность. — Выходит, Мокеев, умение заворачивать портянки тоже важная наука. Или я не прав?

«Да прав, прав!» — хотелось крикнуть Мокееву. Он чувствовал себя во всем виноватым. С мукой смотрел он на Жмакова, на Косарева и всех остальных. Что вы от меня хотите? — говорил его взгляд. Оставили бы его в покое хоть на пять минут. Виктор не понял, зачем Жмаков развязал шнурок своего вещмешка и извлек новые байковые портянки. Сержант встряхнул их, любовно подержал в руках, словно разглядывая товар.

— Дембельские, — со вздохом сказал он. — Ну-ка давай сюда ногу!

— Что вы? Не надо, — слабо возражал Мокеев, хотя понял, что это выход из его положения.

— Я дам «не надо». Довел до такого безобразия ноги. Раньше за это дело взыскание отваливали.

— За кровавые волдыри?

— За них.

— Это когда — раньше? — с недоверием спросил Мокеев.

— Дед у меня воевал, вот и рассказал. — Сержант в мгновение ока завернул портянку и подоткнул ее так, что она крепко держалась на ноге.

— Теперь сапог.

За брезентовые ушки Виктор натянул сапог и на секунду замер, прислушиваясь к новым ощущениям в ноге. Кажется, боль утихла. Торопясь, он вторую ногу обернул уже сам, обул сапог, поднялся, с опаской топнул ногой. «Терпимо, — с радостью отметил он, — теперь дойду, как-нибудь дотяну».

— Портянки, браток, меня и научил закручивать дед, — усмехнулся сержант, — а он до Померании дотопал. Где ползком, где бегом. Двадцать тысяч километров накрутил его солдатский спидометр, а нам осталось всего семь. Семь и двадцать тысяч… Улавливаешь?

— Улавливаю, — охотно отозвался солдат.

«Как по-новому раскрываются люди», — разглядывая скуластое лицо Жмакова, думал Мокеев. Сержант, любивший в трепете держать первогодков, оказался добрым и даже сердечным. Мокеев повернул голову и встретился со взглядом своего «буксировщика». Мимикой, жестами тот напомнил об уговоре. И Мокеев, кляня себя за бесхребетность, бодренько проговорил:

— Спасибо, товарищ сержант. В такой обувке и без вашей помощи теперь обойдусь.

Краем глаза Мокеев видел, как одобрительно кивнул Косарев. Он беззвучно шевелил губами, тряс ладонью, всем своим видом говоря, чтобы Мокеев действовал в том же духе.

— У вас еще есть шансы прийти первым, — продолжал Виктор.

— Не трать энергию, — оборвал его Жмаков. — Хорошо, что ты сможешь без помощи, только в этом я хочу убедиться лично.

Сержант встал, взглянул на часы и объявил построение. Косарев подниматься не торопился. Светлые глаза его зло и презрительно смотрели на Мокеева.

— Из-за тебя все, из-за тебя!.. — проговорил он и с силой ударил кулаком по земле.

После привала Мокеев некоторое время еще держался в общей массе расчета. Боль в ногах из-за потертостей с новыми портянками сказывалась меньше, однако с каждым новым километром усталость все больше и больше охватывала его. И вскоре он стал испытывать такие муки, что, казалось, умереть было бы легче. Держался Мокеев теперь только благодаря своей гордости и упрямству. Все трое снова оказались в хвосте колонны.

Мокеев был в какой-то прострации и не сразу понял, почему он пылит по дороге один, а когда оглянулся, то позади, метрах в двадцати, увидел распростертого на земле Косарева. Над ним склонился сержант. У Виктора не хватало сил даже удивиться.