Книга, обманувшая мир

Но и в эту версию верится с трудом по ряду весомых причин. Во-первых, надо иметь в виду расстояние от вершины холма до двора пересылки. По специально проведенным по данному поводу топографическим исследованиям, на участке местности г. Самары, о котором идет речь, расстояние это составляло около 1 км [115]. Что может увидеть при такой отдаленности глаз человека? Как пишет сам Солженицын, женщине на холме заключенные, выведенные на прогулку, могли казаться лишь «обезличенными муравьями». Соответственно, и сама она казалась «муравьем». Почему же сам писатель с такой уверенностью описывает весь ее внешний вид и движения: «приставив руку козырьком и чуть поводя, она стала рассматривать нашу зону сверху», «(ветер) откидывал, трепал её длинное платье, жакет и волосы, выявляя всю ту любовь и тревогу, которые были в ней»?

Очевидно, что все эти детали (особенно «рука козырьком» и «чуть поводя», а также «жакет» и «.волосы») — являются плодами воображения писателя, а с точки зрения художественной — штампами правдоподобия, какими обычно пользуются те, кто не видел самой реальности и хочет ее подменить своей фантазией (по поговорке «не соврешь — не расскажешь»). Короче говоря, вся «душещипательность» этой сцены — искусственна, и рассказчику, выступающему здесь свидетелем, можно поверить только в самой малой части: в том, что он мог видеть на холме какую-то женщину [116]. Не исключено, что она могла прийти на холм просто для того, чтобы гнать домой коз (коли козы здесь упоминаются, а дело было к вечеру), однако писателю «пригрезилось» или «захотелось» увидеть в ней тот образ, который он описал…

Но есть еще и более важное, во-вторых. В связи с дискуссией о пребывании Солженицына в местной пересылке известный самарский архивист и краевед А. Г. Удинцев выложил в соцсетях Интернета следующее сообщение:

«В середине 1990-х я работал в архивной системе органов. Однажды мы получили официальный запрос из очень высоких кабинетов из Москвы через администрацию области, в котором нас обязывали проверить утверждение Солженицына в его романе “Архипелаг ГУЛАГ” о том, будто бы он в период своего временного пребывания в пересыльной тюрьме № 4 в г. Куйбышеве из окна тюремной камеры смотрел на реку Волгу. Однако мы установили, что:

1. Окна камер пересыльной тюрьмы были расположены в сторону, противоположную реке Волге.

2. Окна камер всегда закрыты решетками с плоскими перекладинами, расположенными под таким углом, чтобы заключенные видели только небо.

3. Вокруг пересыльной тюрьмы был почти 5-метровый забор.

Старший архивист А. Удинцев» {181} .

Все это тоже требует небольшого комментария. Вероятно, среди тех, кто инициировал запрос из высоких кабинетов ФСБ в свое самарское подразделение, были внимательные читатели «Архипелага», имевшие общее представление о топографии бывшего г. Куйбышева и расположении пересыльной тюрьмы. В запросе, заметим, нет ни слова о женщине на холме, а идет речь лишь о сомнениях в том, мог ли видеть заключенный Солженицын с места своего транзитного пребывания реку Волгу. (Напомним, что автор «Архипелага» писал о «низине, из которой, однако, видны Жигулёвские ворота Волги».)

Ответ вполне четок: Волгу видеть из барака пересылки или даже из прогулочного двора Солженицын никак не мог. Не потому, что тюрьма с видом на великую русскую реку (где когда-то «гулял» Стенька Разин) — слишком большая и непозволительная роскошь для заключенных, а потому, что такова была жизненная ситуация. Заметим, что и пресловутый холм был расположен в стороне, противоположной от реки. Т. е. и насчет наблюдавшихся им «Жигулевских ворот Волги» Солженицын явно фантазировал: ему только чудилось, что он их видел.

Так, может, и «женщина на холме» ему только причудилась или просто сочинилась? Тем более, учитывая такой важный и непоколебимый фактор, как пятиметровый глухой забор вокруг пересыльной зоны. В какую же его щель, при попустительстве охранников, заглядывал 3/к Солженицын, чтобы видеть и коз, и женщину, и трепет ее волос?!

Верить в эту историю, столь живописно рассказанную Солженицыным, нет оснований еще и потому, что его друг Д. М. Панин, бывший с ним рядом, ничего подобного не вспоминает. Зато вспоминает другое: «Куйбышевская пересылка, куда мы попали, по сравнению с другими была домом отдыха. Кормили лучше, чем в других местах…» {182} .

Сытому, вовсе не исстрадавшемуся заключенному, конечно, далеко до тех драматических высот, на которые пытался подняться Солженицын, говоря о привидевшейся ему женщине-памятнике. Между прочим, фальшь этой сцены становится еще более очевидной на фоне той потрясающей лагерной подлинности, которую воссоздал — тоже обращаясь к образу женщины — в одном из своих колымских рассказов («Дождь») В. Шаламов:

«.. Я вспомнил женщину, которая вчера прошла мимо нас по тропинке, не обращая внимания на окрики конвоя. Мы приветствовали ее, и она нам показалась красавицей — первая женщина, увиденная нами за три года. Она помахала нам рукой, показала на небо, куда-то в угол небосвода, и крикнула: «Скоро, ребята, скоро!» Радостный рев был ей ответом. Я никогда ее больше не видел, но всю жизнь ее вспоминал — как могла она так понять и так утешить нас. Она указывала на небо, вовсе не имея в виду загробный мир. Нет, она показывала только, что невидимое солнце спускается к западу, что близок конец трудового дня. Она по-своему повторила нам гетевские слова о горных вершинах. О мудрости этой простой женщины, какой-то бывшей или сущей проститутки — ибо никаких женщин, кроме проституток, в то время в этих краях не было, — вот о ее мудрости, о ее великом сердце я и думал, и шорох дождя был хорошим звуковым фоном для этих мыслей. Серый каменный берег, серые горы, серый дождь, серое небо, люди в серой рваной одежде — все было очень мягкое, очень согласное друг с другом. Все было какой-то единой цветовой гармонией — дьявольской гармонией…» {183} .

Этой параллелью с Шаламовым можно не только очертить границу между подлинно художественной трагической прозой и вымученными публицистическими фантазиями Солженицына, но и высказать одно предположение. Не возникает ли у читателя ощущения, что истинным источником «вдохновения» для автора «Архипелага» в эпизоде на куйбышевской пересылке мог быть этот, известный ему рассказ Шаламова — т. е. не имеем ли мы дело с тонко закамуфлированным заимствованием чужого образа? [117]

Сюжетика «Архипелага ГУЛАГ», как известно, не подчиняется принципам хронологии — она сознательно хаотизирована, хотя и разбита на тематические «гнезда», которым старается следовать писатель. Поэтому неудивительно, что к теме куйбышевской пересылки Солженицын вновь обратился уже в третьем томе, в части пятой «Каторга», в главе «Ветерок революции», в другом ракурсе, перекликающемся отчасти с вышеприведенными воспоминаниями Д. М. Панина: