Кевин Бэйлз - Одноразовые люди. Новое рабство в глобальной экономике

Весной 1997 года я объехал несколько лагерей угольщиков в одной из частей штата Мату-Гросу. Я путешествовал вместе с Лучано Падрео, молодым бразильским специалистом по бедности и безработице из Рио-де-Жанейро. Наше путешествие выглядело так, как если бы происходило не только на огромном пространстве страны, но и во времени — из нашего века в прошлый. Бразилия одной ногой стоит среди стран первого мира, а другой увязла в третьем мире. Мы начали в Рио-де-Жанейро — городе, который вполне был бы уместен в Соединенных Штатах. Со своими Макдональдсами, подземкой, домами, вытянувшимися вдоль пляжа, и наркодельцами Рио вполне может конкурировать с любым городом Флориды. Хотя, если быть до конца честным, Рио гораздо живописнее любого города во Флориде: покрытые лесом вулканические горы, вздымающиеся вокруг города и обрывающиеся в океан, производят ошеломляющее впечатление. Чтобы добраться до лагерей угольщиков, мы летели из Рио в еще больший город — Сан-Паулу. В Бразилии все имеет невероятные размеры, и полет над городом с населением в 16 миллионов стал незабываемым впечатлением: дома-башни тянутся до самого горизонта. В Сан-Паулу мы пересели на другой самолет и пролетели еще 1000 миль на запад до города Кампу-Гранди, расположенного в штате Мату-Гросу.

Перелет из Сан-Паулу в Кампу-Гранди был первым сдвигом во времени и в культуре. Кампу-Гранди — типичный «коровий город», полный скотных дворов, магазинов с товарами для ковбоев, фермерских тракторов и грязных, облезлых улиц, по которым люди, похоже, движутся в полусне. Ближе к вечеру пивные открыты, и молодые мужчины в рабочей одежде сидят у дверей, пьют и потеют. Это так похоже на прожаренный на солнце, облезлый городишко в Оклахоме, где я рос, что меня не оставляло чувство, будто я здесь уже бывал.

На следующее утро мы отправились из Кампу-Гранди на полноприводном пикапе. Дороги были асфальтированы и такие ровные, что я никак не мог понять, почему Лучано настаивал, чтобы мы взяли вездеход с шофером. На протяжении примерно 200 миль мы ехали как бы по восточному Техасу. Пространство было открытым и холмистым. Группы деревьев нарушали единообразие пастбищ, где пасся скот, и все было изумрудно зеленым под пушистыми белыми облаками. Там, где травяной покров прерывался, была видна ярко-красная почва, склонная к эрозии. Ручьи свидетельствовали о сильных дождях и стремительных потоках. На расстоянии многих миль от населенных пунктов мы вдруг видели мужчину или, реже, мальчика в лохмотьях, бредущих вдоль шоссе с узелком за спиной. Время от времени заплаты cerrado напоминали о том, что здесь было раньше.

Через несколько часов мы добрались до города Рибас-ду-Рио-Парду и столкнулись с еще одним смещением культур. Мы оказались в недавнем прошлом, в вязкой патоке города, который просто обозначал место, где соединялись несколько ферм. Улицы были заполнены тракторами и скотом, и было ясно, что в этом мире и международные события, и национальная политика мало что значат. В нескольких милях от города мы свернули на грязную грунтовую дорогу. Теперь я понял, зачем нам нужны были и вездеход, и шофер: мы пробирались через ущелья по руслам высохших потоков, скребя брюхом по глубокой колее и увязая в ямах с песком. Открытые пастбища становились все более и более неровными по мере того, как мы продвигались вглубь cerrado . Даже на полноприводном вездеходе нам потребовалось 4 часа, чтобы преодолеть 50 миль до ближайшего лагеря. За это время нам попались только два автомобиля: небольшая старая машина, которой управлял мужчина, возможно, gato, и такой же старый разболтанный грузовик, до краев нагруженный мешками с углем. Он пробирался по колее со скоростью меньшей, чем скорость пешехода.

Когда я спросил Аугусто, нашего шофера, какие животные водились в cerrado до того, как началась расчистка леса, он ответил: «Никто здесь никогда не водился». Но мере того, как мы продвигались вглубь леса, я наблюдал изумительную фауну, особенно поражало разнообразие птиц. В золотом полуденном свете мы проехали мимо небольшого дерева с темно зелеными листьями, на котором расселись ярко-зеленые попугаи. Вдоль дороги мы регулярно видели змей — больших змей, зарывающихся в пыль. Один раз, когда мы выбрались на берег потока, из грузовика мы увидели стаю примерно из 30 птиц. Я никогда не видел ничего подобного: примерно треть птиц была черной как смоль, еще треть также была черной, но с очень яркими желтыми полосками на туловище и крыльях. Остальные птицы стаи были сияющего светло-зеленого цвета с алыми пятнами. На следующем повороте мы спугнули большую хищную птицу с размахом крыльев 5 или 6 футов. А дальше, через милю или две по дороге, внимательно приглядевшись, я понял, что наблюдаю за эму ростом в пять футов, который тоже наблюдает за мной.

Когда мы прибыли в лагерь, мне показалось, что мы достигли края земли. Лагерь возникал из густого, непроходимого леса, встающего рядом с колеей. Теперь я стал понимать, какую власть gatos имеют над рабочими. Лагерь был полностью изолирован от внешнего мира; единственная связь — грузовик, который увозит уголь, и машина, которая привозит gato. Любой рабочий, который попытался бы уйти, должен был бы пройти пешком пятьдесят миль до ближайшего населенного пункта. Поскольку полиция сюда никогда не заглядывает и семьи рабочих не знают, где их родные, понятно, что непокорного рабочего легко просто убить и зарыть в лесу. Забавно, что именно изоляция, которая является ловушкой для рабочих, позволила нам увидеть их жизнь. Gatos не дежурят все время в лагерях, столь отдаленных, как этот. Они знают, что рабочие не могут сбежать, а кроме того, зависят от еды, которую gato привозят в лагерь. Каждые два или три дня gato завозит необходимые для лагеря вещи и проверяет продукцию. Мы приехали в этот лагерь потому, что узнали из разговоров в Рибас-ду-Рио-Парду, что gato все еще в городе.

Рабочие в лагере были удивлены и встревожены нашим приездом. Но Лучано, много лет проработавший с бедными и попавшими в кабалу, быстро сумел рассеять их подозрительность и разговорить. Пока они водили нас по лагерю, мы поняли, что даже вообразить невозможно, как в этом месте могут жить люди. Сучья и ветки, срубленные в лесу, но не ободранные, были скреплены или сбиты гвоздями, образуя грубый остов. Обрезки дерева были кое-как закреплены на этой основе, образуя дырявые стены, через которые в сотне разных мест можно было увидеть все, что внутри; венчалось это сооружение куском черного пластика. Здесь рабочие спали. Сооружение было настолько хлипким, что его нельзя было назвать даже хижиной. В качестве убежища оно больше всего походило на тент. Пол был просто земляным, так что цыплята, собаки, змеи могли попадать внутрь без всяких препятствий. Внутри сооружения был сбит еще один каркас из шестов, чтобы люди могли спать не на земле. На помосте лежали небольшие охапки одежды и пара одеял, составлявшие людские пожитки. В лагере была только одна женщина и совсем не было детей, они были вывезены из лагеря, о чем мы расскажем дальше.