Роберт Аллен - От фермы к фабрике

Распространение института частной собственности на континенте шло другим путем. Например, ослабление королевской власти во Франции в эпоху позднего Средневековья привело к консолидации светской собственности и возникновению муниципальных, местных и церковных привилегий, защищенных от притязаний последующих абсолютистских монархических династий (Блох. 1931; Эпштейн. 2000). Во многих областях исторических Нидерландов и Германии конфликты между императором, королями, знатью и горожанами привели к тому, что гарантами неприкосновенности собственности стали верхние слои общества, с одной стороны, и политические принципы, защищающие права крестьянского сословия, с другой стороны (Де Фриз. 1976; Тюн. 1993). Подобно ситуации в Англии, в этих случаях также возникали определенные законодательные режимы и социальные модели, благоприятствующие рыночно ориентированному типу развития.

В российской же истории аналогичная модель событий не стала реальностью. К началу XVIII в. власть в стране была сосредоточена в руках царя. Знать оказалась в сильной зависимости от царского режима, располагая крайне ограниченной свободой действий, а крестьянское сословие «эволюционировало» в крепостное, что немногим было лучше рабства [6] Пайпс (1974, 50–51) противопоставляет средневековую Россию и систему западного феодализма, который, в отличие от России, носил взаимный и договорной характер. В конечном счете все общество было подчинено царской власти. Однако, например, согласно точке зрения Кивелсона (1993; 1996), между царем и боярами наблюдалась некоторая степень взаимозависимости. . Подобно Марксу, либералы полагают, что именно такая социальная структура и стала причиной отставания в развитии.

Истоки крепостничества следует искать в событиях XV в. В этот период система крепостного права стать исчезать из реалий Западной Европы, однако в восточноевропейских странах, напротив, происходило ее насаждение. В России институт крепостничества можно рассматривать как решение проблемы малой численности населения при обширной территории страны. В 1400 г. в европейской части России проживало 10 млн человек — 1/ 12часть населения европейской части Российской империи по переписи 1913 г. (Байрох и др. 1988, 297; МакИвди и Джонс. 1978, 82). В средние века значительная часть России находилась под игом татар — части Монгольской империи, а Московское княжество фактически владело лишь небольшой территорией вокруг самого города. В XV–XVI вв. великий князь, принявший титул «царь» [7] Этот процесс носил поступательный характер (Крамми. 1987, 96). , существенно расширил свои владения, в первую очередь за счет территорий, подконтрольных татарским завоевателям, а затем отвоевал земли Украины и западной части России у польского государства. К 1800 г. европейская часть территории Российской империи приближалась к максимальному значению за всю историю страны. Тем не менее численность населения огромной страны составляла всего 30 млн человек — менее четверти от уровня 1913 г. (МакИвди и Джонс. 1978, 82).

Имея столь малочисленное население на заре современного этапа истории, Россия, подобно американскому государству XIX в., была «страной неисследованных рубежей» (Бассин. 1993). На столь обширных территориях довольно просто было основать новое хозяйство, что лишало преимуществ использования такого инструмента, как арендная плата за землепользование. Знать получала крайне скудный доход с землепользователей, поскольку при росте налогов последние могли легко переселиться в новый район, имея в своем распоряжении огромную неосвоенную территорию. Труд являлся дефицитным фактором производства, и для феодала было важно предотвратить утечку рабочей силы. Будучи привязанными к владельцу, крестьяне не могли противиться его власти и обязаны были платить земельную ренту, а также безвозмездно работать на его землях. В этой ситуации был один аспект, который, несомненно, играл на руку феодализму: закрепощение крестьянства в России оказалось менее сложной задачей, так как у этого общества не было исторического опыта коллективного сопротивления требованиям знати (Бреннер. 1989). Однако нельзя утверждать, что возникновение крепостного права (или рабства) является неизбежным следствием наличия неосвоенных территориальных владений. Рабовладельческий строй существовал на юге Соединенных Штатов, хотя так и не распространился на северные территории страны. В Западной Европе значительную роль в искоренении рабства после эпидемии «черной смерти» [8] См. взгляды Роберта Бреннера (1976), а также вызванную им дискуссию (Астон и Филпин. 1985). сыграло крестьянское сопротивление. В России же царь обладал достаточной политической властью и твердым намерением привязать крестьянина к земле, чтобы его труд шел на пользу знати и государству (Домар. 1970; Крамми. 1987). Уложение 1649 г. завершило процесс юридического оформления системы крепостного права в России [9] Данный аргумент позволяет принять сторону «законодательного подхода» в споре с «незаконодательными» историками. Так, Хелли в своем исследовании (1971) представляет свод аргументации в рамках дискуссии и приводит доводы в пользу «законодательной» позиции, согласно которой крепостничество до указа 1649 г. было неэффективным. Оппоненты этого подхода придерживались «незаконодательной» версии, сформулированной Ключевским (1907, 174–199). Они полагали, например, что обязательства крестьян препятствовали более ранней мобильности. См. также: Воробец (1981). .

В результате сложилась общественная система, в рамках которой принцип «верховенства закона» стал инструментом эксплуатации крестьянства в интересах царя и знати, а вовсе не способом справедливого определения правил функционирования этой системы, призванным закрепить социальное равенство и предоставить возможность гражданам государства строить взаимовыгодные общественные отношения и обмен. Так, например, по словам Яковлева (1995, 5), «основной культурный факт российской истории в том, что в сознании людей закон никогда не связывался с моральной правдой». Это была «действительность… резкая и репрессивная, несправедливая и жестокая… закон крепостничества». По мнению Оуэна (1998, 24–25), «различные своды законов, изданные с 1497 г., демонстрировали решительность, с которой царская бюрократия стремилась строго регламентировать общественную жизнь, используя методы законодательного принуждения и ограничения. Закон стал играть роль административного механизма, утратив значение свода правил, предписанных к соблюдению государственным чиновникам». В России сформировалась практика «управления с помощью закона», а не «верховенства закона» (Хедлунд. 2001, 222). Тем самым ограничивалось пространство для установления сотрудничества и добровольного обмена, а развитие бизнеса сдерживалось вмешательством и препятствиями со стороны государственной власти. С начала XVII в. строительство независимого гражданского общества превратилось в недостижимую мечту российских либералов.