Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 40. Черный тюльпан. Капитан Памфил. История моих животных.

Грифус ни о чем не догадывался.

Хитрость удавалась в течение недели.

Но однажды утром Корнелиус, углубившись в созерцание своей луковички, из которой уже пробивался наружу росток, не слышал, как поднялся старый Грифус. В этот день дул сильный ветер и в башне все кругом трещало. Вдруг дверь распахнулась и Корнелиус был захвачен врасплох с кувшином на коленях.

Грифус, увидев в руках заключенного неизвестный ему, а следовательно, запрещенный предмет, набросился на него стремительнее, чем сокол налетает на свою жертву.

Случайно или вследствие роковой ловкости (злой дух иногда наделяет им очень вредных людей), он попал своей громадной мозолистой рукой прямо в середину кувшина, как раз в чернозем, где находилась драгоценная луковица. И попал он именно той рукой, которая была сломана у кисти и которую так хорошо вылечил ван Барле.

— Что у вас здесь? — закричал он. — Наконец-то я вас поймал!

И он запустил свою руку в землю.

— У меня ничего нет, ничего нет! — воскликнул, дрожа всем телом, Корнелиус.

— А, я вас поймал! Кувшин с землей, в этом есть какая-то преступная тайна.

— Дорогой господин Грифус… — умолял ван Барле, взволнованный подобно куропатке, у которой жнец захватил гнездо с яйцами.

Но Грифус принялся разрывать землю своими крючковатыми пальцами.

— Сударь, сударь, осторожнее! — сказал, бледнея, Корнелиус.

— В чем дело, черт побери? — рычал тюремщик.

— Осторожнее, говорю вам, вы убьете его!

Он быстрым движением, в полном отчаянии, выхватил у тюремщика кувшин и, как драгоценное сокровище, прикрыл его своими руками.

Но Грифус, упрямясь, как все старики, и все более и более убеждаясь, что он раскрыл заговор против принца Оранского, замахнулся на своего заключенного палкой.

Увидев непреклонное решение Корнелиуса защищать цветочный горшок, он почувствовал, что заключенный боится больше за кувшин, чем за свою голову.

И он постарался силой вырвать у него кувшин.

— А, — кричал взбешенный тюремщик, — так вы бунтуете!

— Не трогайте мой тюльпан! — кричал ван Барле.

— Да, да, тюльпан! — кричал старик. — Мы знаем хитрости господ заключенных.

— Но я клянусь вам…

— Отдайте! — повторял Грифус, топая ногами. — Отдайте или я позову стражу!

— Зовите кого хотите, но вы получите этот бедный цветок только вместе с моей жизнью.

Грифус в озлоблении вновь запустил свою руку в землю и на этот раз вытащил оттуда совсем черную луковичку. В то время как ван Барле был счастлив, что ему удалось спасти сосуд, и не подозревал, что содержимое — у его противника, Грифус с силой швырнул размякшую луковичку на каменные плиты пола — та разломилась и тотчас же исчезла, раздавленная, превращенная в кусок грязи под грубым сапогом тюремщика.

Ван Барле увидел это преступление, заметил влажные останки луковички, понял дикую радость Грифуса и испустил крик отчаяния, который тронул бы даже тюремщика-убийцу, несколькими годами раньше уничтожившего Пелисонова паука.

В голове ван Барле молнией промелькнула мысль — убить этого злобного человека. Горячая кровь ударила ему в голову, ослепила его, и он поднял обеими руками тяжелый, полный бесполезной теперь земли кувшин. Еще один миг, и он опустил бы его на лысый череп старого Грифуса.

Его остановил крик — крик, в котором звенели слезы и слышался невыразимый ужас. Это кричала за решеткой окошечка несчастная Роза, бледная, дрожащая, с простертыми к небу руками. Ей хотелось броситься между отцом и другом.

Корнелиус уронил кувшин — тот с грохотом разбился на тысячу мелких кусочков.

И только тогда Грифус понял, какой опасности он подвергался, и разразился ужасными угрозами.

— О, нужно быть очень подлым и тупым человеком, — заметил Корнелиус, — чтобы отнять у бедного заключенного его единственное утешение — луковицу тюльпана.

— О, какое преступление вы совершили, отец! — воскликнула Роза.

— Ах ты болтунья! — закричал, повернувшись к дочери, старик, кипевший от злости. — Не вмешивайся в то, что тебя не касается, а главное, убирайся отсюда, да быстрей.

— Презренный, презренный! — повторял с отчаянием Корнелиус.

— В конце концов это только тюльпан, — прибавил Грифус, несколько сконфуженный. — Можно вам дать сколько угодно тюльпанов, у меня на чердаке их триста.

— К черту ваши тюльпаны! — закричал Корнелиус. — Вы друг друга стоите. Если бы у меня было сто миллиардов миллионов, я их отдал бы за тот тюльпан, что вы раздавили.

— Ага! — вскричал, торжествуя, Грифус. — Вот видите, вам важен вовсе не тюльпан. Вот видите, у этой штуки был только вид луковицы, а на самом деле в ней таилась какая-то чертовщина, быть может, какой-нибудь способ переписываться с врагами его высочества, помиловавшего вас. Я правильно сказал, что напрасно вам не отрубили голову.

— Отец, отец! — воскликнула Роза.

— Ну, что же, тем лучше, тем лучше, — повторял Грифус, приходя все в большее возбуждение, — я его уничтожил, я его уничтожил. И это будет повторяться каждый раз, как вы только снова возьметесь за свое. Да, да, я вас предупреждал, милый друг, что я сделаю вашу жизнь тяжелой.

— Будь проклят, будь проклят! — стенал в полном отчаянии Корнелиус, щупая дрожащими пальцами последние остатки луковички — конец стольких радостей, стольких надежд.

— Мы завтра посадим другую, дорогой господин Корнелиус, — сказала шепотом Роза, понимавшая безысходное горе цветовода.

Ее нежные слова, подсказанные ангельским сердцем, падали как капли бальзама на кровоточащую рану Корнелиуса.

Не успела Роза произнести слова утешения Корнелиусу, как с лестницы послышался голос. Кто-то спрашивал у Грифуса, что случилось.

— Вы слышите, отец! — сказала Роза.

— Что?

— Господин Якоб зовет вас. Он волнуется.

— Вот сколько шума вы наделали! — заметил Грифус. — Можно было подумать, что этот ученый убивает меня. О, сколько всегда хлопот с учеными!

Потом, указывая Розе на лестницу, он сказал:

— Ну-ка, иди вперед, барышня! — приказал он и, заперев дверь, крикнул: — Я иду к вам, друг Якоб!

И Грифус удалился, уводя с собой Розу и оставив в глубоком горе и одиночестве бедного Корнелиуса, шептавшего:

— О, ты убил меня, старый палач! Я этого не переживу.

И действительно, бедный узник захворал бы, если бы Провидение не послало ему того, что еще придавало смысл его жизни и что именовалось Розой.

Девушка пришла в тот же вечер.

Первыми ее словами было сообщение о том, что отец впредь не будет ему мешать сажать цветы.

— Откуда вы это знаете? — жалобно спросил заключенный.