Этон Цезарь Корти - Елизавета I Австрийская

С тревогой Валерия наблюдает за таким ходом мыслей матери. Как бы отвечая на сделанное Францем Иосифом замечание: «Под тяжестью несчастья становишься набожным», — Елизавета говорит Валерии, — «Я чувствую себя ожесточенной и едва ли смогу молиться». Но уже на следующий день, во время реквиема в дворцовой часовне, когда исполняется Libera, императрица разражается слезами и по-венгерски произносит: «Ах, не хватит никаких слов, чтобы выразить всю мою любовь и преклонение перед великим Господом». Валерия благодарит Бога за то, что слышит слова, развеявшие ее опасения. Ведь она боялась, что мать потеряет свою веру. Императрица постоянно думает о возможности общения с душой покойного сына. Это было бы реальным только в мире духов, если бы таковой существовал.

Вечером 9 февраля под предлогом отхода ко сну Елизавета просит Валерию, Иду Ференци и прислугу оставить ее в одиночестве. Около девяти часов она поднимается с кровати, переодевается, покидает замок через запасную дверь и, пряча лицо под вуалью, никем не узнанная, нанимает первый приличный фиакр, появившийся на дороге. Императрица просит, как можно скорее отвезти ее к монастырю капуцинов, находящемуся в районе Нового рынка, где похоронен кронпринц. Холодный склеп, в котором, как товары в магазине, рядами лежат гробы с телами Габсбургов, неприятен Елизавете, не имеющей ни малейшего желания когда-нибудь быть здесь похороненной. Но на этот раз ее внутренний голос вселяет ей надежду на встречу с душой сына, способной рассказать об истинной причине смерти и его желании быть похороненным там, где он теперь покоится. Одетая в глубокий траур дама стучит в ворота монастыря. Когда двери открываются, она просит провести ее к настоятелю, отцу Гордиану. Там она поднимает вуаль, приветствует его и просто говорит: «Я — императрица, будьте добры, проводите меня к моему сыну». Склеп с телом Рудольфа тотчас освещают светом факелов, настоятель сопровождает Елизавету. До первой железной двери она этому не противится, но любезно отказывается от дальнейшего сопровождения. В ответ на возражения настоятеля она резко замечает: «Я хочу побыть наедине с моим сыном», и тихо спускается по лестнице в мрачное, освещенное тусклым светом факелов, помещение. Елизавета идет прямо к гробу Рудольфа. Легкое дуновение ветра колышет листья завядших венков. Под ногами шуршат у павшие цветы, напоминая звук тихих шагов. Императрица в страхе оглядывается, но ничего не обнаруживает. Она дважды громко повторяет имя сына. Призрачный звук голоса разносится по помещению, но никто не появляется, никто не отвечает ей. Счастье Елизаветы было бы безмерно, если бы с какой-нибудь стороны послышался ответ, если бы она могла помочь пленнику царства мертвых восстать из гроба, если бы тот появился и рассказал о своих желаниях.

Разочарованная, возвращается императрица в замок, но ночное посещение монастыря успокаивает и утешает ее. На следующий день, сознаваясь дочери в содеянном, она говорит, что сошествие духов на землю возможно лишь с Божьего позволения. Но Гизела и Валерия отмечают про себя, что при появлении духа кронпринца страх не дал бы им возможности ни ответить, ни помочь ему.

Когда Франц Иосиф узнает о посещении Елизаветой склепа в монастыре капуцинов, он немедленно принимает решение избавить ее от траурного окружения Вены. 10 февраля объявляется об отъезде императорской четы в Венгрию, а 11-го в полдень специальный поезд прибывает в Будапешт. Встречающие обнажают головы, дело не обходится без общепринятых возгласов. Огромная толпа людей располагается по краям дороги, ведущей к Кенигсбургу.

Внимание Франца Иосифа занято торговыми делами правительства, а над Елизаветой, ведущей однообразную тихую жизнь, начинают одерживать верх отчаяние и печаль. Хотя она снова днями напролет занята изучением греческого языка, с каждым прожитым днем бремя пережитого горя все больше давит на нее. Даже спустя две недели после страшного несчастья она чувствует себя оглушенной, словно получила удар по голове. Иногда императрица в гневе говорит Валерии: «Я не могу постоянно твердить твоему отцу о мелочных делах, имея такую тяжесть на сердце. В юности у меня было предчувствие, и теперь оно становится убеждением, что Великий Иисус приведет меня в глухую безлюдную местность, где я отшельницей проживу последние годы жизни, посвятив себя Богу, склоняясь пред его величием. Мне ясно — Бог ведет меня к этому, хочу я или нет».

Слова Рудольфа в последнем письме к Валерии производят особенное впечатление на Елизавету. Она придерживается такого же мнения: Австро-Венгрия не сохранит своей целостности. Страна распадется, говорит она, если император силой характера и исключительным самопожертвованием не сумеет объединить хрупкую империю таким образом, чтобы исключить возможность ее развала в будущем.

«Я прекрасно отдаю себе отчет в том, — пишет в своем дневнике Валерия, — что отец и мать — две противоположности. Иногда я спрашиваю себя, кто из них выше в этом горе. Меня очень беспокоит мать. Она готова на все возможное и невозможное ради «Малыша». Когда волнения сменяются однообразием повседневной жизни, отец, по крайней мере внешне, в быту и работе остается прежним, а матери жизнь кажется гнетущей и безутешной. Она опасается, что ее постоянно растущая боль будет супругу в тягость и приведет к недоразумениям в их совместной жизни». С испугом Валерия замечает, что эта мысль становится у матери идеей фикс, от которой та не может отделаться, и вынуждена выслушивать следующее: «Если бы Господь призвал меня к себе, то отец был бы свободен и твоему семейному счастью не мешала мысль о том, какую безрадостную жизнь я буду вынуждена вести без тебя».

Иногда императрица разражается плачем, переходящим в хохот, повествуя о сумасшедшем доме, в котором она уже однажды побывала, и тому подобных вещах. Валерия умоляет мать сделать для своего здоровья хоть что-нибудь. Елизавета отвечает: «Для чего?» Непроходящая душевная боль приводит ее к полнейшей апатии. Ее увлечение Гейне, Грецией и всем остальным полностью исчезает. Комитет по установке памятника Гейне на родине поэта в Дюссельдорфе, существовавший благодаря ее стараниям, получает на свой запрос уведомление об отказе императрицы в содействии. На проектные работы ею уже истрачено 12 950 марок, но модель памятника предоставлена сама себе. Много позже она вновь возвращается к забытой идее, но уже исключительно ради собственной персоны.

Елизавета поглощена поиском причин семейной катастрофы. Письма Рудольфа, как и его письмо к матери, составлены в общих выражениях и дают необъятный простор для предположений любого рода. Не все ясно и императорской чете. Франц Иосиф склоняется к мнению, что виной всему несчастная любовь к баронессе Вечера. Видерхофер присоединяется к этому мнению, полагая, что кронпринц умер от душевного расстройства, как мог умереть от любой другой болезни. Эта мысль кажется ему верной, хотя он старается поменьше говорить об этом при Елизавете. Валерия по-прежнему считает, что любовная драма не могла быть единственной причиной смерти брата. Императрица не знает, чью точку зрения следует принять. В любом случае, вопрос остается неясным не только для монаршей семьи, но и для всего света.