Александр Жолковский - Поэтика за чайным столом и другие разборы

Настойчивая аллитерация на [т] и обилие шипящих в строфе высвечивают фонетику лейтмотивного слова шаток (намеченную уже в предыдущем четверостишии), а саму тему «шатания» иконически разыгрывает последовательное чередование четырех- и двустопных ямбических строк.

Конструкция Был…, был…, подхватываемая в следующей же строфе (и не столь явственно — в VII), работает на «фактографичность» описания, контрастирующую с полетом поэтической фантазии и в то же время призванную удостоверять его реальность [8] Конструкция Был… был… имеет свою интересную родословную, анализ которой здесь предпринят не будет — как и анализ места «Матроса» в традиции Я4/ 2жм и использования в нем соответствующих семантических ореолов (об этом см. в следующей статье настоящего сборника). . Эта фактографичность также находит опору в отмеченном выше (и продолжающемся до конца стихотворения) насыщении текста конкретной предметной лексикой.

2. В строфах III–V начинает, наконец, развертываться некое минимальное действие.

Закуренную было папиросу уносит ветром, что демонстрирует «великолепную» силу этой любимой Пастернаком стихии. Вещный реестр продолжается ( окурок, сукно, костюм из шерсти), но параллельно набирает силу тропика: ветер олицетворяется (напал, сгреб, вырвал) и отчасти уподобляется самому курильщику (ткнуть окурок — типично человеческое действие).

Матрос, обещанный в заглавии, но появившийся сначала анонимно, в строфе III, наконец, идентифицируется как таковой, но предстает в довольно неавантажном виде (ветер вырывает у него окурок), что продолжится в строфе VI (шаг неверный). В годы поэтического культа революционных матросов, когда их воспевали не только пролетарские поэты и Маяковский, но и Клюев [9] Ср.: «Матросам» Владимира Кириллова (1918): Как бурные волны, вы грозно вливались Во дни революций на Невский гранит <���…> Открытые лица, широкие плечи, Стальные винтовки в бесстрашных руках <���…> Подобно утесам, вы встали, титаны, На страже коммуны, на страже свобод Герои, скитальцы морей, альбатросы, Застольные гости громовых пиров, Орлиное племя, матросы, матросы, Вам песня поэта, вам слава веков ; «Я люблю…» Гастева (1918): Я люблю вас, пароходные гудки <���…> Я люблю тебя, убогий, грязный трюм <���…> Я люблю тебя, суровая корма <���…> Можно в глубях наше судно все сгноить, Не устанут только люди говорить, Что смеялися огни над злым бичом, Не хотели сдаться буре нипочем И метались перед смертью в море пламенным мечом!; «Левый марш (Матросам)» Маяковского (1918): Эй, синеблузые! Рейте! За океаны! <���…> Крепи у мира на горле пролетариата пальцы!; «Матрос» Клюева (1918): Недвижно лицо молодое, Недвижен гранитный утес… Замучен за дело святое Безжалостно юный матрос <���…> Погиб он в борьбе за свободу, За правду святую и честь ; «В кровь зацелован топкой жаркой…» Герасимова (1923?): В кровь зацелован топкой жаркой, Измят объятьями котла, Выскакиваю из кочегарки Под палубные вымпела <���…> Забыл я трюм и кочегарку И угля черное лицо, Фантазия по жилам жарко Текла расплавленным свинцом. , это могло звучать диссонансом. Скорее всего — нарочитым, образующим эффектный отказный ход к предстоящему апофеозу, скрыто заложенному уже в мотиве «шатания», совмещающем «слабость» пьяного матроса с «силой» — профессиональной «палубной» походкой [10] Литературным прототипом пьяного матроса, который шатается на зимнем ветру в такт качающемуся фонарю (ср. мигнувший и сникший шесток флагштока), мог послужить герой блоковского стихотворения «Поздней осенью из гавани…» (1909/1910): В черном небе означается Над водой подъемный кран, И один фонарь качается На оснеженном берегу. И матрос, на борт не принятый, Идет, шатаясь, сквозь буран. Все потеряно, все выпито! Довольно — больше не могу! .

В бытовом плане далее (в строфах IV–V) констатируется, что идет снег, что шерстяной бушлат сидит на матросе мешковато, то есть выглядит некрасиво и продувается ветром; а повторенное дважды сравнение одежды с ночью подтверждает сложившееся ощущение темноты. На уровне же тропов тут проходят четыре развернутых сравнения (Как…) и перифрастическое обозначение снега — ноябрьских мух, которые опять-таки шатаются, подобно матросу, без дела, чему приписывается «великолепный» вольный дух.

Еще более смелый эффект этого типа — выявление в образе плохо — не вплоть, но тем самым «вольно» — сидящей одежды ценного революционного потенциала: инвариантные пастернаковские мотивы «проникание, касание, зацепление, укалывание» [11] Это варианты «интенсивного, пусть неприятного, контакта», ср. в «Оригинальной» вариации (1922; из «Тем и вариаций»): …Молочай, Полынь и дрок за набалдашник Цеплялись, затрудняя шаг, И вихрь степной свистел в ушах . трактуются здесь как «право на тотальное насильственное вторжение в личную сферу» (…право дуть из всех отверстий, Сквозь все — колоть). Однако en toute lettre политический смысл этих диктаторских аспектов новой вольности не прописывается.

Еще интереснее, что попытка понять эти лейтмотивные строки буквально наталкивается на смысловые неувязки. Дуть может не костюм (которому дается это право), а ветер, но, конечно, не из отверстий наружу, а в, сквозь них внутрь. И, конечно, имеется в виду именно ветер (со снегом), продувающий одежду — способный сквозь все — колоть [12] Ср. в более позднем стихотворении: На свечку дуло из угла… («Зимняя ночь», 1946). .

Подобные сбои перспективы, вообще характерные для пастернаковской поэтики, занятой великолепным перемешиванием и сплавлением воедино всего изображаемого (здесь — матроса, его одежды и ветра), повторятся в стихотворении еще не раз. В более общем плане они, как и вообще всякие аграмматизмы, являются симптомами выхода на поверхность текста его сокровенной сути [13] О месте аграмматизма (ungrammatically) в поэтической структуре см.: Riffaterre 1978. .

Росту напряжения аккомпанирует нагнетание в строфах IV–V повторов (начавшееся уже в III строфе с ее серией из 6 однородных сказуемых к подлежащему ветер) и общее усложнение синтаксиса. Простые сочинительные структуры III строфы сменяются многоярусным гипотаксисом. Так, один из четырех сочиненных оборотов с как, в свою очередь, управляет аналогичным сравнением: «Сукно сидело, как дух ноябрьских мух, шатавшихся, как матрос». А сами повторы сравнительной конструкции в составе единого сложноподчиненного предложения перебрасываются через границу строф IV/V (лишь формально обозначенную точкой).