Иван Филоненко - Хлебопашец

— Жалко мне людей этих, — признался Мальцев, когда домой к нему мы вернулись. — А как хочется, чтобы каждый молодой человек был душевно и умственно способным испытывать те радости жизни, которые испытывал и испытываю я, чтобы имел цель, интересную для себя и полезную людям... А молодые люди, окончив десять классов, получив хорошую подготовку к познаниям, порой только о бутылке и думают. Боюсь я за них: если не спохватятся вовремя, то и свою жизнь впустую проживут, ничего доброго не сделают и чужую заедят. Даже подумать страшно: человек впустую проживет жизнь, не прикоснувшись умом к таким заманчивым загадкам мира...

Сказав это, он, как мне показалось, задумался о чем-то другом. Но я ошибся.

— Когда земледелец действует так, будто никаких естественных сил природы не существует, когда не считается с ее законами, то он расплачивается за это не только недобором урожая, но еще и урон природе наносит, нарушает экологическое равновесие, что оборачивается многими бедами, порой непредсказуемыми. Наверное, то же самое и в обществе? Ведь сущность человека, как утверждал Карл Маркс, «есть совокупность всех общественных отношений». И не надо бы нам делать вид, будто все идет хорошо. Да и нельзя не считаться с теми явлениями, которые все ощутимее беспокоят общество, а не только нас с вами. Уклоняться от прямого ответа и действия — значит, позволять этим явлениям разрастаться. Сами посудите: бурьян, сорняк в поле вреден, но он не делает наши культурные растения сорняком. А всякая дрянь и пьянь в человеческом обществе может делать такой же дрянью и пьянью вполне хороших людей. И, к сожалению, делает...

Через несколько дней в этом же Доме культуры Мальцева поздравляли с 85-летием. В банкетном зале стояли самовары, из которых потчевали гостей чаем с медом. Ни вина, ни водки не было: все давно знают, что Терентий Семенович и сам не пьет и других за выпивку не милует.

На этом торжестве, на котором надо бы одни хорошие слова говорить, он в ответной своей речи напомнил людям и о беде, которая страшит его.

— Я беспокоюсь, когда вижу, как парни и девушки увлекаются по поводу и без всякого повода выпивками. Беспокоюсь, потому что у человека, одурманенного водкой, ума не шибко много остается. А когда ума нет, то и чести нет. А уж если без ума и чести человек остался, то про совесть и спрашивать нечего: нет ее. Но прежде чем молодежь наставлять, давать ей нравственный наказ, нужно подумать нам, вышедшим из возраста молодых: как мы себя ведем, какой пример показываем. А пример-то мы подаем не всегда тот, который нужен молодежи, нужен для построения будущего образцового общества. Наше поведение часто расходится с нашими словами, и иногда расходится в противоположные стороны. Об этом надо всем серьезно подумать, потому что пример — в воспитании главное. Поэтому, думается мне, с кого надо начинать воспитание? С учителей, с отцов и матерей, с руководителей трудовых коллективов.

Вечером юбиляр сидел дома в окружении внуков и правнуков и пил с ними чай, который сам заваривал в стаканах и чашечках, накрывая их крышками от кофейных баночек. Чай с пряниками и печеньем. Никаких деликатесов на столе не было: он всегда обходился тем, что в магазинах есть, что не надо просить у кого-то, потому что не любил, не умел и не думал просить. Брал сумочку, когда в город ехал, по пути заходил в магазин, покупал то, что на прилавках видел.

В будничной своей жизни он никогда не утруждал никого личными просьбами, никого не обременял собой. Даже там, где Герои Социалистического Труда обслуживаются вне очереди, он пристроится к очереди и выстоит ее, если кто-нибудь, узнав его, не подтолкнет чуть не силой вперед.

Однажды я попытался пожурить его за это неумение пользоваться заслуженными благами. Терентий Семенович сердито посмотрел на меня (он никогда не сердился, если собеседник выражал несогласие с ним и вопросах теории и практики, но мог прекратить разговор, а то и дружбу, когда чувствовал расхождение в нравственных позициях) и выговорил мне с укором:

— По-моему, каждому человеку необходимо самоограничение — таким образом он учится управлять своими желаниями, дабы не брали верх эгоизм и разные прихоти...

На следующее утро, как и договорились накануне, я приехал к нему чуть позже обычного. В доме ничто уже не напоминало о торжестве. Анна Терентьевна была в своей половине. Терентий Семенович сидел на табуретке у стола, на котором начинал шуметь чайник. Сидел нога на ногу, с книгой на коленях. Склонившись низко, он торопливо искал в ней что-то. Рядом. на свободной табуретке, лежало еще несколько книг. То было полное собрание сочинений Писарева в шести томах, издания 1894 года. Я уже снимал их с полки, читал места, помеченные Мальцевым.

— Вот, прочитай, что писал молодой человек строгого ума,— говорил Терентий Семенович.

«Если вы хотите образовать народ,— читал я,— возвышайте уровень образования в цивилизованном обществе».

— Это мысли Писарева о побуждении к учебе и знаниям. Двадцать четыре года было ему, когда он написал эту статью... Не перестаю удивляться уму этих людей. Двадцать восемь лет всего и прожил на свете... А Белинского, Чернышевского возьмите: писали о литературе, о литературных делах, а умом охватывали все стороны человеческой жизни и деятельности. — Помолчал, потом спросил: — Как думаете, есть сейчас такие критики, такие умы?

Задавая этот неожиданный для меня вопрос, Мальцев (так мне показалось) ждал, надеялся услышать утвердительный ответ. Больше того, мне подумалось, что отрицательный ответ способен разрушить в нем какие-то надежды, разрушить что-то такое, без чего жизнь наша в настоящем и будущем окажется скучной, без мысли, поддерживающей и ведущей человека. Но, пока я думал, он сказал:

— Наверное, есть, а мы их не знаем, не слышим их. Не слышим только потому, что нет пророка в родном отечестве, а ум и гениальность признаем лишь тогда, когда человека на кладбище снесут...

— Должно быть, есть,— согласился я и подумал вот о чем. Размышления великих критиков о русской литературе (о литературе, не о земледелии) привлекали и продолжают привлекать внимание Мальцева не меньше, чем ученые труды знаменитых естествоиспытателей. Потому, наверное, что в размышлениях этих (как и в обстоятельных суждениях Гоголя и Герцена, Льва Толстого и Жан-Жака Руссо, Рабиндраната Тагора и Садриддина Айни) Мальцев находит ту нравственную опору, без которой трудно было бы осознать жизнь, как без постижения философских трудов классиков материалистического учения трудно, а то и невозможно было бы решить ему те задачи, которые стоят перед агрономической наукой.

Пройдет всего несколько дней, и Мальцев подтвердит эти мысли: