Николас Уэйд - На заре человечества: Неизвестная история наших предков

Даймонд и Беллвуд считают пример банту наиболее убедительным из всех 15 предполагаемых ими случаев «сельскохозяйственного распространения» языковых семей. Однако в случае с банту важным фактором успешной экспансии наряду с внедрением сельского хозяйства была технология изготовления железа. Железное оружие входило в тот набор преимуществ, который сделал продвижение банту по просторам Африки столь успешным, и значит, вполне вероятно, что война тоже была средством этой экспансии.

Война – третий фактор, который разрушал мозаичные языковые кластеры, действовал самостоятельно или синхронно с распространением сельского хозяйства. В первом тысячелетии до нашей эры нилотоязычные народы, двигаясь из Эфиопии на юг в район Великих озер, покорили обитавших в кенийском высокогорье аграриев-кушитов. Кристофер Ирет полагает, что одолеть сельскохозяйственный народ нилотам помогла сильная воинская традиция, в которой мальчики-подростки по достижении определенного возраста объединялись в команды, по сути, воинские подразделения, пребывавшие в постоянной боевой готовности. «На длительном отрезке их истории у большинства нилотских племен развивалось военное дело, что всегда обеспечивало им преимущество при конфликтах с соседями, если только это не были другие нилоты», – пишет Ирет {272}. (К южным нилотам относятся и кенийские календжинцы, ныне знаменитые более мирными достижениями в спорте, где им принадлежит большинство рекордов в беге на средние дистанции.)

Индоевропейская языковая семья – лучший пример для выяснения того, что же было главным генератором новых обширных языковых ареалов: война или распространение сельского хозяйства. Ареал индоевропейских языков простирается от Западной Европы до Индийского субконтинента. К этой семье относятся такие мертвые языки, как латынь, древнегреческий, хеттский и тохарский, когда-то существовавший на северо-западе Китая. К живым потомкам праиндоевропейского языка принадлежат, помимо английского, остальные германские языки (немецкий, голландский, исландский, норвежский), славянские языки (русский, сербохорватский, чехословацкий, польский), балтийские (латышский, литовский), романские (итальянский, французский, испанский, португальский) и кельтские (бретонский, валлийский, ирландский).

Откуда вышел народ, говоривший на праиндоевропейском языке? Где он жил? Куда и как распространялись народ и его язык? На эту серию вопросов отвечают две альтернативные теории, одна из которых утверждает, что индоевропейская семья прокладывала себе дорогу мечом, а другая – что плугом.

Археолог Мария Гимбутас в серии статей, написанных между 1956 и 1979 гг., отождествляет индоевропейцев с народом, который насыпал характерные погребальные холмы, называемые курганами, в степях к северу от Черного и Каспийского морей. Этот народ вскоре после 4000 г. до н. э., одомашнив лошадь, стал расселяться за пределы своих исконных земель. К 2500 г. до н. э., согласно Гимбутас, эти воины-скотоводы достигли пределов Британии и Скандинавии, а их язык разделился на множество языков-потомков, которые сегодня звучат на пространстве от Европы до Индии.

В лингвистическом аспекте эту гипотезу поддерживает Кристофер Ирет: если бы индоевропейцы были мирными крестьянами, говорит он, к ним должны бы всходить многие названия злаков. Однако индоевропейская литература насыщена упоминаниями сражений. «Почти у всех индоевропейских культур в ранних мифах и легендах мы видим героизацию войны и особенно смерти в бою, известную и в других культурах, но мало где доведенную до такой степени, – пишет Ирет. – В этих сюжетах устойчиво отражается общественная структура, выделяющая воинов в особое элитное сословие».

Альтернативную гипотезу предложил в 1987 г. археолог Колин Ренфрю {273}. Он считает, что индоевропейцы, скорее всего, были первыми аграриями и начали расселяться за пределы исконных земель, когда новый тип хозяйства обернулся ростом населения, а значит, экспансией.

На основе анализа археологических памятников, показывающих распространение сельского хозяйства, Ренфрю помещает родину первых индоевропейцев в Анатолии – области нынешней Турции, где обнаружены некоторые из самых ранних неолитических поселений. Поскольку неолитическая революция стала распространяться в Европе примерно 9500 лет назад, гипотеза Ренфрю предполагает, что индоевропейские языки появились на несколько тысяч лет раньше, чем предполагает версия Гимбатус о курганных воинах и чем датируют возникновение семьи большинство лингвистов-компаративистов.

Одно время казалось, что установить истину поможет генетика. Первые генетические открытия, касающиеся заселения Европы, сделал Лука Кавалли-Сфорца из Стэнфордского университета. Изучая белки, кодируемые генами (последовательность ДНК тогда еще не умели определять), Кавалли-Сфорца обнаружил просматривающийся на 95 маркерах генетический градиент, тянущийся через Европу с юго-востока на северо-запад. Он предположил совместно с археологом Альбертом Эммерманом, что градиент отразил продвижение неолитических аграриев, медленной волной мигрировавших сквозь Европу. Хотя предполагалось, что аграрии смешивались с жившими на тех землях собирателями, отчего и возник наблюдаемый градиент, главным двигателем этой миграционной волны, как считалось, был рост населения более многочисленных сельскохозяйственных народов {274}.

Эта идея – серьезный, но не решающий аргумент в пользу гипотезы Ренфрю. Кавалли-Сфорца заметил, что собранные им данные обнаруживают еще несколько генетических градиентов, помимо того, который предположительно связан с ближневосточными аграриями. Один из таких дополнительных следов указывает на поток генов, двигавшийся на запад из степей Северного Причерноморья. Этот градиент «работает на гипотезу Гимбутас», – отмечают Кавалли-Сфорца и Эммерман, так же как первый градиент поддерживает версию Ренфрю {275}.

Однако исходную предпосылку Ренфрю о том, что двигателем экспансии был рост населения, подрывают новые оценки численности европейской популяции. Археолог Марек Звелебил из Шеффилдского университета (Великобритания) писал, что «демографических данных, которые указывали бы на популяционное давление, вынудившее первых аграриев мигрировать, нет, как нет и свидетельств быстрого прироста населения. Археологические находки не говорят о быстром насыщении земель, колонизированных неолитическими аграриями, или о демографической экспансии» {276}.

Между тем гипотеза Ренфрю все-таки может оказаться верной, даже если аграрии-индоевропейцы не превосходили числом европейских аборигенов. Европейские охотники-собиратели могли перенять язык этих аграриев вместе с новыми технологиями производящего хозяйства. Если говорить о численности населения, то относительно немногочисленные аграрии, зашедшие в Европу с Ближнего Востока, могли стать своеобразным катализатором распространения как своего языка, так и новых методов хозяйствования. Может быть, они покупали или захватывали себе жен из палеолитических аборигенных популяций, и следующее поколение продвигалось еще на несколько километров вглубь Европы, также находя жен в местных собирательских племенах. Чем дальше продвигалась эта волна аграриев по Европе, тем сильнее ее неолитические гены разбавлялись местными палеолитическими. Но, как бы ни менялся генотип, каждое поколение аграриев говорило на языке родительского сообщества, скорее всего, индоевропейском.