Эрик Вейнер - География гениальности: Где и почему рождаются великие идеи

Юджин заказывает крохотную порцию кофе, а я, все еще под впечатлением от Китая, останавливаю свой выбор на зеленом чае. Мы находим столик и заводим разговор.

Юджин комфортно ощущает себя и с тем, что знает, и с тем, чего не знает. Его гений, если здесь подходит это слово, есть гений аутсайдера. Он латиноамериканец, живущий в Италии, гей среди натуралов и любитель прямоты в той сфере культуры, которая известна увертками и экивоками. Он знает историю и искусство, но не видит нужды облекать свои рассказы в претенциозную словесную вязь, свойственную специалистам.

По ходу разговора я то и дело спотыкаюсь о длинные итальянские имена, и Юджин переделывает их на английский лад. Микеланджело становится Майком, Леонардо да Винчи – Лео, Лоренцо Гиберти – Ларри, а Филиппо Брунеллески – Филом. Поначалу мне не по себе: не кощунство ли это? Все равно как сокращать Моисей до Мо. Но постепенно я вхожу во вкус. Пусть гении спустятся с небес и вернутся на землю – здесь им самое место. Мифы мифами, а гении не боги. Поэтому мы оказываем себе и им дурную услугу, относясь к ним как к небожителям.

Между тем меня шокирует признание Юджина: Возрождение ему не близко. В том, как он это произносит, есть что-то располагающее. Но его слова выглядят ересью, святотатством, карьерным самоубийством. Ведь Юджин – гид, и Возрождение – его хлеб. Представьте себе метеоролога, который не любит погоду, или юмориста, который на дух не переносит смех.

– Как? – удивляюсь я. – Вам не нравится Возрождение?

– Не нравится. Слишком много смазливого. – И пока я гадаю над его ответом, он продолжает: – Да вы сами поймете. Подождите несколько дней.

Ладно, подожду.

А пока объясняю свою авантюру с географией гения. Юджин слушает внимательно. Не смеется, что еще больше располагает меня к нему. Вы удивитесь, узнав, сколько людей веселятся до упаду, услышав о моей затее. Миф о гениальном одиночке столь глубоко въелся в нас, что попытки найти иные объяснения человеческому величию отметаются с порога.

Мы укрепляем себя кофеином. В наши планы входит, обстоятельно побеседовав, перейти реку Арно. (Звучит так, словно мы – небольшая армия.) Однако поход приходится отложить: знаменитое тосканское солнце скрылось за тучами – и зарядил холодный дождь. Это надолго. Между тем в кафе тепло и уютно, а нам с Юджином надо обсудить несколько столетий. Поэтому внешний мир, лежащий за Арно, подождет.

С чего начать размышления о Возрождении? Наверное, с художников и поэтов?

Юджин советует иное. Флоренция была городом купцов и банкиров. Пройдите по городским мостовым к Меркато Веккьо, старой рыночной площади, – и увидите деловитых людей за длинными деревянными скамьями. Они меняют деньги, выдают ссуды и заключают сделки. (Если банкир разорялся, его скамью ломали. Поэтому слово «банкрот» означает «сломанная скамья».) На заре Возрождения во Флоренции действовало около 80 банков.

Один из них возвышался над другими: банк Медичи. Семейство Медичи пользовалось во Флоренции колоссальным влиянием начиная с XII века, а в течение лет пятидесяти фактически управляло ею. Как предполагает фамильное имя, первоначально Медичи были аптекарями, – на их гербе изображен круг из шести пилюль, что весьма знаменательно: ведь они, подобно дозе кофеина, улучшили «обмен веществ» во Флоренции. Другое дело, что «лекарство» Медичи, как и многие лекарства, имело свои побочные эффекты и создавало опасность зависимости. Но в целом снадобье оказалось неплохим и шло на пользу пациенту.

Медичи активно покровительствовали искусству. Но что это значит на деле? До поездки во Флоренцию я толком не знал – рисовал в своем воображении богачей, у которых золота больше, чем вкуса, и для которых заказать шедевр – все равно что нам заказать пиццу. И можно ли меня винить? Ведь само слово «покровительство» отдает спесью и элитарностью. Назовем вещи своими именами: покровители часто ведут себя покровительственно.

По мнению Юджина, Медичи такими не были. Их меценатство было позитивным. Они хотели красоты не только для себя, но и для общества. Им было не все равно, что думает средний флорентиец о произведениях искусства, которые они заказали. Да, возможно, так они зарабатывали популярность в народе и укрепляли свои позиции во власти. Но что нам до того? Главное, что людям была польза. И в тогдашней Флоренции мир искусства был демократичнее, чем сейчас, когда качество работ оценивается горсткой критиков и владельцами галерей. Мы обособили искусство от мира.

Хорошие меценаты не только выписывают чеки – они вдохновляют. Они бросают вызов. Медичи вовсю подталкивали городских художников к рискованным экспериментам, которыми мы сейчас восхищаемся, но которые в ту пору могли показаться безрассудными.

Медичи не просто мирились с новшествами – они требовали новшеств. Юджин объясняет:

– Денег у них было немерено. И они хотели лучшее из лучшего. А когда получали лучшее из лучшего, то начинали хотеть чего-то еще и просили создать это.

В плане вкуса Медичи не отличались от прочих флорентийцев, но богатство позволяло им собирать то, что гуманист Маттео Пальмиери назвал per bellezza di vita (вещи, необходимые для оснащения жизни красотой). Забудьте про dolce vita: во Флоренции жизнь не была сладкой. Но она была (и остается) прекрасной.

Медичи не были невежественными коллекционерами, озабоченными лишь престижем. Они чувствовали искусство. Вспомним наблюдение патриарха этого клана, Козимо Медичи: «Каждый художник рисует самого себя». Сразу видно, что человек глубоко понимает творчество. Между Козимо и городскими художниками возникли своеобразные отношения, в которых важную роль играла интуиция. Козимо не говорил: «Нарисуйте (или изваяйте) то-то и то-то». Творцы вроде Донателло «угадывали желания Козимо по малейшему намеку».

Козимо был Биллом Гейтсом своего времени. Всю первую половину жизни он зарабатывал состояние, всю вторую – тратил его. И вторая половина принесла ему больше удовлетворения. Однажды он признался другу: величайшее его сожаление состоит в том, что он не занялся филантропией на десять лет раньше. Козимо понимал, что такое деньги: это потенциальная энергия с ограниченным сроком годности. Их нужно тратить – или их полезность иссякнет и сдуется, как вчерашний воздушный шарик.

Под надежным патронажем Медичи люди искусства могли творить, не беспокоясь о деньгах. Это особенно касалось любимцев клана вроде Донателло. Он хранил деньги в корзине, привязанной к потолочной балке, и предлагал помощникам и друзьям брать их. И люди брали.

Возрождение сотворило миф о голодающем художнике. Микеланджело жил почти как монах. Даже обретя немыслимую славу и богатство, он целыми сутками довольствовался ломтем хлеба и стаканом вина. Мылся редко и часто спал в ботинках. Отказавшись от дружбы и романтической любви, жил одним только искусством.