Игорь Красавин - Techne. Сборка сообщества

В этой ситуации «баланс сил», не дающий подняться возможным конкурентам и неустанно поддерживаемый, приобрел совсем другие свойства, нежели соображения взаимной безопасности. Политическое выравнивание конкурентного поля поддерживает экономические преимущества гегемона, лишая конкурентов всех способов воздействия на ситуацию, – это и составляет основу могущества гегемона. Реальный баланс сил достигается за счет войн без победителя и равноправной динамичной конкуренции, политически и экономически, в ходе которой доминирование переходит от одного сообщества к другому. Гегемония изымает из этих условий равноправие, так как контролирует покупательную и кредитную способность сообществ, а через них – политическую власть. Поэтому лишь переполнение капитала (или политическая зависимость) заставляет гегемонию способствовать развитию и росту окружающих сообществ, тогда как сама она больше заинтересована в максимальном агрегировании активов и отношений зависимости.

Прямая конкуренция с гегемоном для любого конкурента заканчивалась фатально. Нидерланды, несмотря на свои крошечные размеры, всегда были способны оплачивать создание коалиций против своих врагов, поочередно пытавшихся отнять их богатство и независимость, будь то Испания и Австрия Габсбургов, Франция Людовика XIV или Англия Кромвеля. Британия выиграла длившееся около ста лет противоборство с Францией, неоднократно изолировала Россию и дважды победила Германию. США приняли участие в обоих разгромах Германии, а после сорока пяти лет противостояния с СССР стали свидетелями и его поражения. Каждый раз гегемон выступал не в одиночестве, но во главе многочисленной коалиции, без различия в ценностях и кратковременных политических спорах. При этом, как правило, гегемон заранее спешил изолировать ближайшего конкурента – такие противостояния отмечались подавляющим превосходством гегемонистской коалиции, исключавшей победу противника еще в начале борьбы. Гегемон всегда опирался на мировую сеть финансов, торговли и производства, держа их в подчинении при помощи политических союзов, тогда как его соперники всегда опирались лишь на силы и ресурсы, расположенные внутри собственной юрисдикции.

Вследствие усилий по сохранению политико-экономической зависимости система коммуникации капитализма делает рост и развитие неизбежными, но при этом деформированными в зависимости от условий, в которых оказывается то или иное сообщество. Экономический рост и институциональные изменения в сообществе гегемона неизбежно распространяются на соседние сообщества, поскольку без их взаимодействия друг с другом организуемое возрастание капитала невозможно. По достижении пределов роста процессы накопления и развития способствуют перемещению капитала из центра в сторону периферии. Рано или поздно процессы дифференциации / концентрации капитала и власти размывают институциональные объединения, контролируемые гегемоном, и система отношений меняется.

Это распыление капитала и власти создает конкурентов гегемона, с которыми тот успешно борется, но в итоге все равно оказывается неспособным занимать центральное место в изменившейся институциональной конструкции отношений. Когда очередная конструкция глобального капитализма подходит к пределам роста, гегемон пытается изменить ситуацию, провоцируя нестабильность. И поскольку издержки этой нестабильности гегемон перекладывает на другие сообщества, то даже самые верные вассалы с падением прибылей отворачиваются от него. Остановка роста и политические конфликты блокируют возможности политико-экономического манипулирования сообществами, и гегемон перестает быть таковым.

Когда деловые организации гегемона сталкиваются с падением прибылей и невозможностью дальнейшего роста, они лоббируют изменение институциональной структуры внутри и вовне своего сообщества. Они продают предприятия иностранным союзникам и создают новые в более дешевых экономиках зависимых сообществ; стимулируют инновации, но в новых индустриях занята ничтожно малая доля населения. Подавляющая часть сообщества не в состоянии воспользоваться этими новшествами с полной отдачей, тем более когда производственные и торговые цепочки бизнес-процессов ведут не внутрь, а вовне сообщества. Внутрь же ведут каналы поступления прибыли, дивидендов, роялти и т. д., получаемых узкой группой деловых организаций, что позволяет государству жить в долг и на эти деньги помогать приближенным лицам и организациям сеять семена власти и жать урожай прибыли. Появляется сервисная экономика, в которой потребление на душу населения растет, но имеющаяся инфраструктура отношений не производит необходимого объема доходов и заимствует их извне. Задача сервисной экономики и заключается в распределении поступаемых со всего мира прибылей в виде трат и широкого потребления вещей и услуг, вниз по всей социальной пирамиде.

Объективной проблемой в этом случае является не-обходимость пространственной и временной протяженности отношений, так что мгновенно изменить индустрию, структуру капитала, не изменив организации сообществ, невозможно. Гегемон вынужден все изменения проводить на себе, и вначале это ему помогает, так как инновации увеличивают накопление капитала и власти. Но до тех пор, пока окружающие сообщества не изменятся, использование новых индустрий, организаций и рынков с полной отдачей невозможно. Непрерывно порождая новшества, гегемонистское сообщество оказывается неспособным получить от них максимум отдачи, ибо деньги не заменят реальных отношений.

Полную отдачу от инноваций получают сообщества, сохранившие (или создавшие) производственную и торговую экономику, а не переключившиеся на потребление избыточных доходов. Рост и развитие окружающих гегемона сообществ все более осуществляется без его участия, оставляя ему лишь ренту и средства принуждения. Пока гегемон в состоянии управлять мировой финансовой и политической системой, его центральное положение никем не оспаривается, но с ростом периферии смена центрации отношений становится неизбежной, а усилия гегемона по сохранению своего положения лишь ускоряют переход. Преемником становится тот, кто готов прийти к консенсусу между заинтересованными группами внутри своего сообщества и предложить новый компромисс в международных отношениях.

Здесь интересно уточнить роль развития индустрии в деле роста и сохранения гегемонии. Когда Нидерланды, бывшие самыми развитыми в Европе, переключились на финансирование своих соседей, то сообществом, далее всех пошедшим по дороге модернизации, оказалась Франция. Ее образование, промышленность, оружие были одними из лучших, однако новым центром капитализма стала Британия, уступавшая своему сопернику почти по всем пунктам, кроме внутреннего компромисса и неограниченного доступа к голландским капиталам. Компромисс британского сообщества позволил согласовать цели основных социальных групп и создал им разнообразные возможности для взаимодействия. Так что, хотя инициаторами инноваций «первой индустриальной революции» были французы, лучшие условия для их реализации и извлечения выгоды были созданы британцами. Позднее, в конце XIX в., Британия начала «вторую индустриальную революцию», но столкнулась с большей привлекательностью финансовой ренты по сравнению с рекордами производства. Самой подготовленной для промышленных подвигов в начале XX в. казалась Германия, но плодами «второй индустриальной революции» в итоге воспользовались США. Компромисс, пожалуй, был в обоих сообществах, но США не оказались в ситуации прямого противостояния с Британией и просто были больше Германии как по территории, так и по населению, создав самую большую национальную экономику.