Романов П.В. - Россия и Запад Том 1 - 2009

Самодержавие, с точки зрения противников реформ, являлось главным национальным достоянием России, следовательно, посягать на него мог только предатель. По их мнению, все предложения Сперанского были проникнуты заграничным «конституционным духом».

Неоднократно пытались демонизировать Сперанского и позже. Иногда исходя из политической конъюнктуры, иногда в угоду эстетическим или философским соображениям, иногда просто потому, что реформатор слыл масоном. Писатель Василий Розанов, известный своим своеобразным взглядом на мир — он являлся одним из первых русских экзистенциалистов, - делясь своими впечатлениями о посещении выставки исторических портретов в 1910 году, написал:

Все-таки русская история XVIII века и первой трети XIX века роскошна, упоительна. Упоительна — я не стыжусь этого слова. Потом что-то случилось, лица пошли тусклые... Что такое произошло? Мне кажется, что разгадка этого находится в одном уголке этой дивной выставки; в отделе портретов эпохи Александра I висит впервые выставленный портрет Сперанского... Губы выражают безмерное высокомерие, упорное презрение ко всему окружающему, ко всей этой «старографской и старокняжеской рухляди», которая так ярко представлена на портретах Елизаветинской и Екатерининской эпохи и которую вот-вот он начнет ломать; а глаза его, эти маленькие, свиные, до таинственности закрытые... - это феномен.

Если оставить на совести Розанова, явно не симпатизировавшего реформатору, «свиные» глаза Сперанского, то суть противостояния с Екатерининской эпохой схвачена, конечно, верно. Сперанский действительно другой. Только по своему происхождению из низов он похож на многих фаворитов и дельцов Екатерины II. Все остальное абсолютно иное: образование, менталитет, а главное, сам смысл вхождения во власть. Деньги, титулы и поместья реформатора не очень интересовали. Однако и здесь перебор у Розанова очевиден. Потенциал Сперанского власть использовала, к сожалению, мало. Могильщиком «старографской и старокняжеской рухляди» он не стал.

Учитывая, что основную часть либеральных идей Сперанского император разделял сам, трудно предположить, что основанием для отставки реформатора послужили его политические взгляды. Александр просто устал от чрезмерно умного советника. Сперанский относился к той породе людей, к которым применим термин, придуманный великим Кантом, — ноумен (от греческого noumenon), то есть непознаваемая вещь в себе. С такими людьми обывателям нередко бывает очень интересно, но лишь до поры до времени, затем обычно наступает утомление, что-то вроде передозировки информации.

Вот и Александра I рекомендации помощника стали все чаще и чаще раздражать. Видимо, «этап Сперанского» был императором уже пройден. Сперанский выполнил поручение царя и подготовил проект реформ, но сам «заказчик» в силу ряда причин оказался не готов реализовать проект в полном объеме. В то же время настойчивые напоминания проектанта, что уже пора приниматься за дело, начали заказчика сильно нервировать.

17 марта 1812 года государь объявил Сперанскому, что в связи с приближением Наполеона к границам империи у него нет времени и возможности внимательно разобраться со всеми обвинениями и доносами в адрес своего помощника, поэтому он вынужден отправить его в отставку. Русское общество, даже не поняв толком, что теряет с устранением Сперанского, с восторгом приняло известие об его опале. В Перми, куда он был сослан, каждое появление отставника на улице сопровождалось криками озлобленной толпы: «Изменник!»

Только в 1816 году Сперанский был снова востребован Россией и назначен сначала губернатором Пензенской губернии, а затем, в 1819 году, генерал-губернатором Сибири. Александр I сообщал в своем указе о реабилитации, что, рассмотрев обвинения против Сперанского, «не нашел убедительных причин к подозрению». Вместе с тем бывшего ссыльного особо уведомили о том, что он обязан проследовать к новому месту службы, не заезжая в столицу. Встретиться со Сперанским лицом к лицу император не захотел.

По-человечески Александра I понять можно. Он был стыдливым самодержцем.

Со времени встречи в Эрфурте и по 1812 год вся Европа, лихорадочно перестраивая ряды, переписывая заново тайные и явные дипломатические соглашения, готовилась к решающему столкновению между Россией и Францией. То, что подобное столкновение неизбежно, стало окончательно ясно после того, как Александр I вежливо, но решительно отказал Наполеону в просьбе выдать за него свою сестру, великую княжну Анну Павловну. Те, кто привык читать между строк, тут же поняли, что Наполеон потерпел неудачу не в сватовстве, а в еще одной, уже последней попытке вовлечь Россию в союз против Англии.

Сватовство Наполеона вызвало в Петербурге изрядный переполох. Ни для кого не являлось секретом, что развод Наполеона с Жозефиной и поиски новой супруги продиктованы исключительно политическими соображениями. После многочисленных баталий в Европе кроме Франции оставались лишь три великие державы: Англия, Австрия и Россия. Первая являлась для Наполеона смертельным врагом, а потому ни о каком компромиссе с англичанами не могло быть и речи. Австрийцев корсиканец недавно в очередной раз разгромил, уговорить их сложности не представляло, но и выгода от подобного союза была не столь уж велика. Оставалась Россия, поэтому именно туда и направили поначалу сватов.

Отказ Александра диктовался как политическими, так и семейными соображениями. Отдать свою сестру Наполеону означало приблизительно то же, что принять из рук французского императора Галицию. И то и другое неизбежно предусматривало вступление в коалицию с Францией и обязательство твердо следовать в фарватере наполеоновской внешней политики. Но перманентная война в планы России не входила.

Что касается семейных обстоятельств, то здесь категорически против брака выступала мать русского императора. Отдавать свою дочь на заклание «корсиканскому чудовищу» даже во имя большой политики Мария Федоровна не пожелала. Получив отказ, Наполеон, привыкший в дипломатии к таким же решительным действиям, что и на поле брани, тут же высказался в пользу дочери австрийского императора Франца — Марии Луизы.

В отличие от Петербурга в Вене сватовство Наполеона вызвало восторг. Из уст в уста передавалась одна и та же фраза: «Австрия спасена!» Если до этого судьба империи, казалось, висела на волоске, то теперь у австрийцев снова появилась почва под ногами. Это был драгоценный подарок, преподнесенный Наполеоном венским политикам не без помощи русских.

Большинство тогдашних аналитиков понимало, что от исхода войны Франции с Россией зависит судьба Наполеона, а значит, и Европы. Не ясно было другое — кто победит, — поэтому немалое число стран колебалось, к кому же примкнуть. Чаще всего избирали хитроумный вариант: открыто клялись в верности одной из сторон, а тайно другой. Так вели себя в этот момент, например, Пруссия и Австрия. В декабре 1811 года Фридрих Вильгельм написал Александру I, что вынужден пожертвовать влечением своего сердца и во имя благополучия пруссаков подписать союзный договор с Францией. Одновременно с тайной миссией к царю отправился фон Кнезебек. Он привез заверения прусского короля в том, что Пруссия ждет спасения только от своего вечного друга Александра. О том же самом писал прусский король русскому царю и в марте 1812 года, уже накануне войны: