Бруно Латур - Нового Времени не было. Эссе по симметричной антропологии

Но еще хуже, когда проект Нового Времени защищают от опасности исчезновения. Наиболее отчаянную попытку такого рода предпринял Хабермас (Habermas, 1988). Не входит ли в его задачу показать, что ничто никогда глубоко не разделяло человека и вещи? Не собирается ли он возобновить проект Нового Времени, продемонстрировать механизмы функционирования практики, скрывающиеся под всеми гарантиями Конституции? Совершенно напротив: он полагает, что главная опасность происходит из смешивания говорящих и мыслящих субъектов с чистой естественнонаучной и технической рациональностью, которую допускала старая философия сознания! «Я уже высказывал то наиболее принципиальное соображение, что парадигма знания об объектах должна быть заменена парадигмой взаимопонимания между субъектами, способными говорить и действовать» (Ibid., р. 350). Если кто-то и ошибся в выборе своего врага, то именно это трансформированное кантианство XX века, которое пытается увеличить пропасть между объектами, познаваемыми субъектом, с одной стороны, и коммуникативным разумом — с другой, тогда как прежнее сознание имело по крайней мере ту заслугу, что было направлено на объект и, следовательно, таким образом напоминало об искусственном происхождении этих двух полюсов Конституции. Но Хабермас хочет сделать несоизмеримыми два этих полюса в тот самый момент, когда квазиобъекты размножились настолько, что уже, кажется, невозможно найти среди них хотя бы один, который в той или иной степени напоминал бы свободного говорящего субъекта или овеществленный природный объект. И если Канту не удалось это сделать во время первой индустриальной революции, то как это может получиться у Хабермаса после шестой или седьмой? Еще старый добрый Кант умножал слои посредников, которые позволили ему установить переход между ноуменами и трансцендентальным я. Но ничего такого нет и в помине тогда, когда технический разум должен удерживаться как можно дальше от свободной дискуссии людей.

Ситуация с допостмодернистами чем-то напоминают феодальную реакцию, имевшую место в самом конце Старого Режима: сознание чести никогда не было таким обостренным, никогда так скрупулезно не подсчитывался процент голубой крови, но уже поздно было радикальным образом отделять третье сословиеют дворян! Точно так же, сейчас уже поздно снова производить что-то вроде коперниковской революции и требовать, чтобы вещи вращались вокруг интерсубъективности. Хабермас и его последователи продлевают жизнь проекту Нового Времени только за счет того, что воздерживаются от любого эмпирического исследования (Habermas, 1987); такое исследование слишком быстро обнаружило бы существование третьего сословия и слишком тесно переплелось бы с бедными говорящими субъектами. Пусть гибнут сети, лишь бы только коммуникативный разум торжествовал.

Тем не менее Хабермас остается честным и достойным уважения. Даже в созданной им карикатуре проекта Нового Времени все еще чувствуются отблески былого величия Просвещения XVIII века или отзвуки критики XIX столетия. Даже в этом навязчивом стремлении отделять объективность от коммуникации мы можем увидеть след, напоминание, шрам, оставленный невозможностью произвести такое разделение. И только начиная с постмодернистов, совершается отход от проекта Нового Времени. Мне не удалось найти достаточно выразительного слова для того, чтобы обозначить это движение или скорее эту интеллектуальную неподвижность, посредством которой люди и нечеловеки могут дальше плыть по течению. Это уже больше, чем несоизмеримость, это «гипернесоизмеримость».

Один пример продемонстрирует этот отказ от работы мысли, как и провал проекта постмодерна. «Как философ, я подвожу итог катастрофы», отвечает Жан-Франсуа Лиотар славным ученым, которые попросили его осмыслить ту связь, благодаря которой наука присоединяется к человеческому обществу:

Я только утверждаю, что в экспансии науки нет ничего человеческого. Может быть, наш мозг — это лишь временный носитель процесса усложнения. Возможно, отныне речь должна идти о том, чтобы оторвать этот процесс от того, что, вплоть до настоящего времени, его поддерживало. Я убежден, что именно это вы [ученые!] пытаетесь делать сейчас. Информатика, генная инженерия, физика и астрофизика, космонавтика, робототехника трудятся сегодня во имя сохранения этой сложности в таких условиях жизни, которые независимы от жизненных условий, существующих на Земле. Но я не вижу, в каком отношении все это является человеческим, если под человеком понимают человеческие сообщества с их культурными традициями, установленными в ту или иную эпоху в конкретных местах этой планеты. Я не сомневаюсь ни на одну секунду в том, что этот «ачеловеческий процесс» мог бы иметь, помимо своих разрушительных результатов, некоторые благотворные последствия для человечества. Но это не имеет ничего общего с эмансипацией человека (Lyotard, 1988, p. XXXVIII).

Ученым, которые удивлены таким катастрофическим подведением итогов и которые все еще продолжают верить в полезность философов, Лиотар мрачно ответил: «Я полагаю, что вы будете еще долго нас ждать!» В данном случае речь идет о крахе постмодернизма (Hutcheon, 1989), а не о крахе философии. Постмодернисты все еще считают себя нововременными, поскольку принимают полное разделение между материальным и техническим миром, с одной стороны, и языковыми играми говорящих субъектов — с другой. Но они ошибаются, потому что подлинно нововременные всегда тайком плодили медиаторов, для того чтобы попытаться осмыслить как удивительное распространение гибридов, так и их очищение. Науки были так же тесно связаны с коллективами, как насос Бойля или Левиафан Гоббса. Именно это двойное противоречие, противоречие между двумя конституционными гарантиями, с одной стороны, и между этой Конституцией и практикой медиации — с другой, является нововременным . Веруя в полное разделение этих трех понятий, в самом деле полагая, что ученые — это инопланетяне, постмодернисты в действительности завершают эпоху Нового Времени, окончательно изымая пружину, которая создавала ее напряжение.

Существует только одна положительная вещь, которую можно сказать о постмодернистах: после них больше ничего нет. Отнюдь не являясь концом конца, они знаменуют собой конец концов, то есть конец способов закончить что-либо и пойти дальше, благодаря которым всё более радикальные и революционные критики следовали друг за другом со все более головокружительной скоростью. Как же мы можем идти дальше при отсутствии напряжения между природой и обществом? Должны ли мы будем вообразить какую-то супер-гипер-несоразмерность? «Рото», как модные англичане называют постмодернистов, являются концом истории, ь самое забавное то, что они этому действительно верят. И чтобы убедительно доказать всем, что они не наивны, постмодернисты делают вид, что радуются этому концу! «Вы не должны ничего ждать от нас». Нет, действительно не должны. Но они так же мало способны завершить историю, как и не оказаться наивными. Они просто попадают в тупик, поджидающий авангарды, за которыми больше не следует никакое войско. Позволим им мирно почивать до конца тысячелетия, как за то ратует Бодрийяр, и перейдем к другим вещам. Или, точнее, давайте пройдем наш путь в обратном направлении. Давайте перестанем все время двигаться вперед.