Борис Кипнис - Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова

Генералиссимус еще со мной несколько времени говорил, но что я мог вспомнить, кажется, было самое интересное из его разговора» [2367] Комаровский Е. Ф. Записки графа Е. Ф. Комаровского. – СПб., 1914. – С. 88. .

Все, о чем вспоминает мемуарист, очень тесно перекликается с мыслями о политике Англии и Австрии, высказанными Суворовым в письмах к Растопчину 20 и 27 января 1800 г., написанных с дороги уже по выступлении из Чехии к родным пределам [2368] Суворов А. В. Документы. – М., 1953. – Т. 4. – С. 446, 447. . Эти письма, равно как и изложение беседы, записанное Комаровским, можно считать последним стратегическим анализом, данным полководцем на самом пороге смертельной болезни. Сам того не зная, он нанес ей предварительное свидание 27 января 1800 г., об этом всего одна строчка из письма все тому же Ростопчину:

«Я возвратился с места, где скончался Лаудон; пролил на нем слезы, жребий смертных» [2369] Там же. С. 447. .

Посещение гробницы знаменитого полководца было не случайным: Суворов хорошо знал боевые подвиги Г. Э. Лаудона в Семилетнюю и вторую Турецкую войны, ценил его, иногда сравнивал его карьерные успехи со своими. Бог весть какие чувства и переживания теснились в усталой груди генералиссимуса, когда глядел он на пышную гробницу, в которой покоились бренные останки фельдмаршала.

Вскоре, будучи в Кракове, наш герой тяжело занемог. Насмешница-судьба поразила его именно там, где летом 1772 г. он, принудив капитулировать гарнизон краковского замка, поставил точку в войне с барскими конфедератами, после чего и последовал первый раздел Речи Посполитой. Свое славное военное поприще закончил он там, откуда высоко взлетел, став впервые известен в России, Польше и Франции. Генералиссимусу стало плохо 25 января на подъезде к Кракову. Там сдал он командование Розенбергу, из древней польской столицы впервые написал Д. И. Хвостову о тяжелом состоянии и заговорил о возможной кончине:

«Вам далее скажут – мне недолго жить, кашель меня крушит, присмотр за мною двуличной. О основании собственного моего положения на остаток дней моих. Но, как раб, умираю за отечество [2370] То есть как гражданин за свою родину. и, как космополит, за свет [2371] Как человек (тогда космополитом называли человека высокой гражданственности, служащего человечеству). » [2372] Суворов А. В. Документы. – М., 1953. – Т. 4. – С. 449. .

Высокие мысли в этом письме перемешаны с обычными житейскими заботами, говорящими, как тесно связан он с делами мира. Это двойственное настроение будет сохраняться во всех дошедших до нас последних письмах полководца.

Из Кракова поспешил Суворов в свои кобринские деревни. Там в начале февраля слег он окончательно. Болезнь усиливалась, он очень ослаб:

«Сухопутье меня качало больше, нежели на море. Сверх того тело мое расцвело: сыпь и пузыри – особливо в згибах, здесь я лекаря нашел, он мне обещает исправить чрез неделю, я бы согласился и на две» [2373] Суворов А. В. Документы. – М., 1953. – Т. 4. – С. 449. .

Так он писал Ростопчину 9 февраля. Однако лучше не становилось. Лечение голоданием, к которому князь прибегал часто, из-за слабого желудка не давало результата:

«…я на чистом голоду, даже малейшая крупица хлеба мне противнее ревеню. 2-е – почти годовой кашель мне здесь умножился непрестанным, томные кишки подвело. Все тело мое в огнеищи, всякой час слабее, и, ежели дни чрез два то же будет, я ожидать буду посещения парков ближе, нежели явиться Всемогущему Монарху» [2374] Там же. С. 450. .

Упоминание о Парках, богинях судьбы, рождения и смерти, прядущих непрестанно тонкую нить человеческой жизни и перерезающих ее в урочный час, говорит само за себя. В этом же письме прорываются мысли о необходимости привести дела в порядок ради благосостояния сына, которого узнал он и полюбил только в этот последний год, на полях сражений и в тяготах похода:

«Хоть бы я пожился, но много ли мне надобно… Мне хочется Аркадию все чисто оставить. Господь Бог им благоволи» [2375] Лопатин В. С. А. В. Суворов. Письма. – М., 1986. – С. 383. .

Так писал он племяннику Алексею Горчакову. А через три дня, 14 февраля, в письме Растопчину, описывая свою борьбу с болезнью, написал наш мученик слова, оказавшиеся пророческими:

«Чистейшее мое многих смертных тело во гноище лежит! Как сыпи, вереды, пузыри с места на место переходят, то я отнюдь не предвижу скорого конца» [2376] Суворов А. В. Документы. – М., 1953. – Т. 4. – С. 451. .

Образ лежащего во гноище больного навеян Библией: Иов многострадальный, испытуемый Богом, лежит на гноище, и псы лижут язвы его. Генералиссимус скончается 6 мая (старый стиль) – в день памяти Иова многострадального.

Князь Багратион, находившийся в небольшой свите князя Италийского, покинул Кобрин и поспешил в Петербург. Павел I милостиво принял его, ведь Суворов столько раз в реляциях хвалил князя и представлял к наградам. Рассказ его о болезни полководца тронул самодержца, и тот направил в Кобрин лейб-медика Г. И. Вейкарта. Он приехал 6 марта вместе с сыном Суворова Аркадием. Последнего император послал с приказанием доносить о состоянии здоровья великого воина.

К этому времени больного уже третью неделю лечил кобринский доктор А. Р. Кернисон. И хотя у кровати страждущего теперь находились и Вейкарт, и военврач К. Я. Яниш, и хирург Н. Нотбек, именно Кернисона покоритель Альп назвал своим спасителем в письме к Растопчину 7 марта:

«К спасению моему я в Кобрине нашел Августа Николаевича Кернисона <���…> Дружба его меня радикально избавила от смерти! Брестской, Тереспольской докторы меня посещали и возвращались; он был при мне денно и ночно и есть при прибывших на сих днях инспекторе врачебного искусства Янише и операторе [2377] Хирурге. Нотбеке. Мне грех ему не отблагодарить. Ваше Сиятельство, покорнейше прошу… титлом титулярного советника» [2378] Суворов А. В. Документы. – М., 1953. – Т. 4. – С. 452. .

Просьба полководца была уважена уже 16 марта 1801 г., и благодаря его хлопотам врач стал по чину личным дворянином.

«Я шаг за шагом возвращаюсь с другого света, куда меня едва не утянула неумолимая фликтена с большими мучениями…» [2379] Там же. С. 453.

Едва почувствовав себя лучше, Суворов пишет пространное письмо барону Ф. Гримму с анализом своей кампании в Италии. Жизнь возвращается к нему, и уже на другой день в письме к Д. И. Хвостову нет ни слова о болезни, но на четырех страничках – рассуждения о покупке поместий, предположения о парадной жизни в столице и уединенной в деревне, о сбережении наследства для сына. Ни одна деталь не ускользает от его внимания: ни то, что король Неаполя «забыл» наградить его орденом Св. Януария, ни то, что к кресту Св. Иоанна Иерусалимского он так и не получил от государя бриллиантов, ни то, что хоть он теперь и князь, но титулуется сиятельным, а не светлейшим [2380] Лопатин В. С. А. В. Суворов. Письма. – М., 1986. – С. 388–389. , как Безбородко или Лопухин. Характер и воля его берут свое настолько, что врачи дают разрешение ему осторожно двинуться в Санкт-Петербург. Он знал из рассказа сына и других лиц, что император готовит там триумфальную встречу освободителю Италии. В двадцатых числах марта Суворов в последний раз в жизни сел в дорожную карету.