Борис Кипнис - Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова

Хотя все трясения происходили на другом конце Европы, но думающие люди в Санкт-Петербурге понимали, что все это так или иначе отзывается и на России. На ум приходили аналогии: так, 21 октября А. В. Завадовский занес слова императрицы о перемещении королевской семьи в Париж, что в Тюильри будет король чем-то вроде Карла I Стюарта английского [921] Памятные записки А. В. Храповицкого. – М., 1990. – С. 209. , которому в конце концов Кромвель отрубит голову, – разумела, хотя и не сказала государыня. Через десять дней новая его запись говорит, что Екатерина II постоянно сравнивает французские события с революцией в Англии и поминает Кромвеля:

«В небытность Графа [922] А. А. Безбородко. читал почту перед Цесаревичем. – Е(е) Величество заметила нынешнее время эпохою в рассуждении бунтов <���…> Слово Кромвелево dans les memoires de Cardinal de Retz [923] «В мемуарах кардинала де Реца» (фр.). , что против бунта иметь план нельзя: само собою выльется. Приказали подать сию книгу…» [924] Памятные записки А. В. Храповицкого. – М., 1990. – С. 213.

Государыня была и права, и не права: «бунт» действительно развивается без плана, но в данном случае он был революционный, а значит, сам собой утихнуть, истощившись, не мог, на что императрица и намекала. Он действительно сам собой вылился, но только в свержение монархии и учреждение Республики, с которой через десять лет Суворову же и пришлось воевать, но уже при другом русском государе и совсем в других обстоятельствах. Мы же в завершение этого сюжета отметим, что чисто просвещенческая привычка не покидает императрицу и в столь политичном разговоре: в подкрепление верности своей мысли она приказывает подать ей упомянутые мемуары; мысли по-прежнему влекут ее к чтению, а чтение порождает новые мысли. Время меняется, но Просвещение не стареет.

Екатерина II зорко следит за переменами в Западной Европе, правильно понимает их сиюминутную опасность для своих планов и для будущности России:

«Брабантским [925] Брабант – главная провинция Бельгии, Брюссель – его столица. замешательствам помогают Пруссия и Англия. Две партии: Питт [926] У Питт-младший – премьер-министр, враг России. хочет войны, дабы воспользоваться нынешними в Европе обстоятельствами; но противная сторона утверждает, что, обезсиля Россию, не получат выгод в коммерции, ибо усилят другие, а Император, сделав с Турками мир, всегда Пруссакам противостоять может» [927] Памятные записки А. В. Храповицкого. – М., 1990. – С. 213. .

Опасность разрастания войны за счет вмешательства в нее Пруссии и брожения в Европе не оставляет императрицу весь декабрь. 24-го, накануне Рождества, она говорит:

«Теперь мы в кризисе: или мир, или тройная война, то есть с Пр[уссией]…» [928] Там же. С. 214.

В самый Новый год, 31 декабря, она снова возвращается к этой теме:

«Теперь кризис <���…> Пруссаки мешают миру и готовы начать войну с нами и с Императором; все Державы в ферментации…» [929] Там же. С. 215.

И все надежды ее связаны с Потемкиным:

«Правда, теперь все зависит от Князя, буде сделает мир» [930] Там же. .

Счастлив человек, не обремененный государственными трудами, он живет спокойно. Суворов все эти месяцы столь тревожной осени и начала зимы 1789 г. сидит в Берладе, и письма его дышат покоем: 2 декабря пишет он дорогой Наташе с таким расчетом, чтобы письмо дошло к Рождеству. Письмо простое и очень теплое. Он желает здоровья столь им уважаемой С. И. де Лафон, отмечает полное затишье:

«Дела наши приостановились. Иначе я не читал бы твоих писем, ибо они помешали бы мне ради моей к тебе нежности» [931] Суворов А. В. Письма. – С. 193. .

Конечно, эти строки печальны: герой наш признается, что долг службы для него на первом месте перед чувством отцовской любви. Нет, он не лишен ее, она прорвется десятком строк ниже, но если она мешает быть ему полководцем, то тем хуже для нее. И дело не в том, что ему уже исполнилось шестьдесят лет. Нет, сердце его все еще живо, но его служение, его долг для него на первом месте. Он поступает как герой Тита Ливия или Плутарха: сначала служит Отечеству, а потом уже всему остальному, даже и любимой дочери. Таков Суворов, иначе бы он не был самим собой. В этом секрет его всегдашних побед – в самозабвении.

В следующей строке смягчает он свою брутальность и шутливо пишет о наступивших здесь, в Молдавии, московских морозах, о приятном обществе и общении в Яссах, в ставке Потемкина, о награждении драгоценной шпагой за Рымник. И тут спохватывается и переходит на мягкий и любовный лад, обращенный к Наташе:

«Ну полно, душа моя Сестрица, уж очень я сериозен. Айда как мир, так я приеду с тобой потанцевать, а коли зарезвишься, то пусть тебе Софья Ивановна изволит приказать высечь. Бог даст, как пройдет 15 месяцев, то ты пойдешь домой, а мне будет очень весело, через год я эти дни буду по арифметике щитать…» [932] Суворов А. В. Письма. – С. 193.

Письмо становится теплым и человечным и едет на почтовых в далекий Петербург, а до нового подвига надо прожить еще целый год.

Вот и настал он, новый, 1790-й, год. Суворов усердно помогает Потемкину в его сношениях с турками: князь Таврический ищет среди военачальников и политиков Порты сторонников мира, столь необходимого уже России. И вот об этих деликатных поручениях патрона наш герой упоминает в письме от 10 января:

«Повеление Вашей Светлости сего от 8-го ч. Мухафизу предварено: суеверен в судебных золотых словах на челе, делает малые марши, послал разведать в Браилов…» [933] Там же. С. 195.

Смысл этих «темных» для сегодняшнего читателя строк таков: Мухафиз-паша, сдавший Бендеры Потемкину на капитуляцию, был одним из тех, кто склонялся к миру. Но вступивший недавно на престол Османа молодой Селим III тогда еще хотел войны и мог казнить Мухафиза, так как был комендантом Бендер. Этого нельзя было допустить, иначе остальные паши побоятся договариваться с русскими и крепости их придется осаждать и брать штурмом. Вот потому-то и спешит Суворов передать наши «золотые слова судьбы» от Потемкина паше: не спешить на тот берег Дуная в Браилов, где могут его вполне ожидать палачи, недаром ведь один из помощников Мухафиза, Гаджи-Мехмет-ага, уже бежал из Браилова под защиту русских [934] Там же. С. 602. . Ну что же, Мухафиз умен и осторожен, он внемлет советам фельдмаршала, делает малые марши и разведывает обстановку в Браилове, не спеша сунуть голову в пасть льва.

Но главную ставку в борьбе за мир в турецком лагере делал Потемкин на нового великого визиря. Это был «старый знакомец» его и Суворова, бывший капудан-паша Газы Хасан. Тот самый, с которым имели они дело в июне 1788 г. на водах Лимана, тот, кого победил Ф. Ф. Ушаков при острове Фидониш 3 июня того же года. Старый моряк из собственных неудач сделал правильный вывод: с Россией надо мириться. Поэтому когда в ноябре 1789 г. султан призвал его на главный пост в Диване, Газы Хасан-паша поставил условием заключение мира. В эти зимние месяцы он начал обмен письмами с Потемкиным, а Суворов служил им посредником. Так, в письме от 18 февраля, поздравляя своего шефа со званием Великого Гетмана Екатеринославского казачьего войска, полководец упоминает о получении потемкинского письма от 16 февраля, князь же в нем писал ему: