Стивен Пинкер - Просвещение продолжается. В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса

Несколько визионеров из Кремниевой долины пытаются приблизить этот мир будущего [146] Инженерный подход к смертности: M. Shermer, “Radical Life-Extension Is Not Around the Corner,” Scientific American, Oct. 1, 2016; Shermer 2018. . Они финансируют исследовательские институты, которые стремятся не постепенно бороться со смертью, побеждая одну болезнь за другой, но обратить вспять сам процесс старения, обновить наше клеточное оборудование до версии без этого бага. В результате они надеются увеличить срок человеческой жизни на пятьдесят, сто, а то и тысячу лет. В своем бестселлере 2005 года «Сингулярность уже близка» (The Singularity Is Near) Рэй Курцвейл предсказывает, что те из нас, кто доживет до 2045 года, будут жить вечно благодаря достижениям генетики, нанотехнологий (например, наноботам, которые будут циркулировать по нашей кровеносной системе и восстанавливать организм изнутри) и искусственного интеллекта, который не только сообразит, как всего этого добиться, но и будет рекурсивно и бесконечно развивать сам себя.

Для читателей медицинских журналов и прочих ипохондриков перспективы бессмертия выглядят заметно иначе. Мы, конечно же, радуемся отдельным постепенным улучшениям вроде сокращения смертности от рака примерно на 1 % в год в течение последних двадцати пяти лет, что в одних только Соединенных Штатах спасло жизнь миллиону человек [147] Siegel, Naishadham, & Jemal 2012. . Но при этом мы регулярно разочаровываемся в чудо-препаратах, работающих не лучше плацебо, методах лечения с побочными эффектами хуже, чем сама болезнь, и нашумевших достижениях, которые рассыпаются в прах при проведении метаанализа. Медицинский прогресс в наше время больше напоминает сизифов труд, а не сингулярность.

Не имея дара пророчества, мы не можем сказать, найдут ли однажды ученые лекарство от смерти. Но эволюция и энтропия делают такое развитие событий маловероятным. Старение встроено в наш геном на каждом уровне организации, потому что естественный отбор отдает предпочтение тем генам, которые делают нас энергичными в молодости, а не тем, благодаря которым мы дольше живем. Этот дисбаланс обусловлен асимметрией времени: в любой момент существует определенная вероятность, что мы станем жертвой неотвратимого несчастного случая вроде удара молнии или лавины, что обнулит полезность любого дорого обходящегося гена долголетия. Чтобы открыть нам путь в бессмертие, биологам пришлось бы перепрограммировать тысячи генов или молекулярных путей, каждый из которых обладает малым и неточно определенным воздействием на продолжительность жизни [148] Скепсис относительно бессмертия: Hayflick 2000; Shermer 2018. .

И даже если бы мы обладали таким идеально отстроенным биологическим оборудованием, натиск энтропии все равно подтачивал бы его. Как сказал физик Питер Хоффман, «жизнь – это смертельная схватка биологии и физики». В своем беспорядочном мельтешении молекулы постоянно портят механизмы наших клеток, включая те самые механизмы, которые борются с энтропией, исправляя ошибки и устраняя ущерб. По мере того как повреждения накапливаются в различных системах, призванных контролировать повреждения, риск коллапса нарастает экспоненциально. Рано или поздно это приводит к тому, что сбой дает любая изобретенная биомедицинскими науками защита против постоянно нависающих над нами опасностей вроде рака или органной недостаточности [149] Энтропия нас погубит: P. Hoffmann, “Physics Makes Aging Inevitable, Not Biology,” Nautilus, May 12, 2016. .

На мой взгляд, исход нашей многовековой войны со смертью лучше всего предсказывает закон Стайна: «То, что не может длиться вечно, рано или поздно закончится», но с дополнением Дэвиса: «То, что не может длиться вечно, может длиться гораздо дольше, чем вам кажется».

Как объяснить тот факт, что начиная с конца XVIII века дар жизни доступен все большему числу представителей нашего вида? Угадать ответ помогает сама хронология. В книге «Великий побег» (The Great Escape) Ангус Дитон пишет: «С тех пор как во времена Просвещения люди взбунтовались против авторитетов и начали использовать силу разума для улучшения своей жизни, у них всегда получалось добиться успеха, и едва ли есть сомнения, что они продолжат одерживать победу за победой над силами смерти» [150] Deaton 2013, p. 149. . Растущая продолжительность жизни, которой мы уже успели порадоваться в предыдущей главе, – это трофей, отбитый при разгроме нескольких из этих сил: болезней, голода, войны, насильственных смертей и несчастных случаев. В этой и последующих главах я расскажу историю каждой из этих битв.

На протяжении большей части истории человечества главной силой смерти были инфекционные заболевания – гнусное порождение эволюции в виде крошечных и очень быстро размножающихся организмов, которые обеспечивают свое существование за наш счет, мигрируя от тела к телу благодаря насекомым, червям и телесным выделениям. Эпидемии убивали людей миллионами, стирая с лица земли целые цивилизации, и обрушивались внезапным бедствием на отдельные деревушки. Взять, к примеру, желтую лихорадку – эта переносимая комарами вирусная инфекция получила свое имя по цвету, который приобретала кожа ее жертв незадолго до мучительной смерти. По свидетельству очевидца эпидемии 1878 года в Мемфисе, больные «заползали в щели в нечеловеческих корчах, и тела их находили лишь по смраду гниющей плоти…Тело мертвой матери было распростерто на кровати… все в черной рвоте, напоминающей кофейную гущу… а ее дети катались по полу и стонали» [151] Bettmann 1974, p. 136. .

Болезни не щадили богатых: в 1836 году обладатель самого большого в мире состояния Натан Майер Ротшильд умер от инфекционного абсцесса. Как и власть имущих: целую череду британских монархов скосили дизентерия, оспа, пневмония, тиф, туберкулез и малярия. Подвластны болезням были и американские президенты: Уильям Генри Гаррисон заболел вскоре после своей инаугурации в 1841 году и умер от септического шока спустя тридцать один день, а Джеймс Полк пал жертвой холеры через три месяца после ухода с поста в 1849-м. Еще совсем недавно, в 1924 году, шестнадцатилетний сын действующего тогда президента Калвина Кулиджа умер от воспаления мозоли, которую он заработал во время игры в теннис.

Неизменно изобретательный Homo sapiens долго пытался бороться с заболеваниями посредством разных форм шарлатанства: он молился, приносил жертвы, пускал кровь, ставил банки, употреблял токсичные металлы и гомеопатию, а также насмерть давил куриц о больные части тела. Но начиная с конца XVIII века, когда была изобретена вакцинация, и все быстрее в XIX веке, с распространением микробной теории заболеваний, ход битвы начал меняться. Мытье рук, акушерство, истребление комаров и особенно защита питьевой воды путем создания городских канализационных систем и хлорирования водопроводной воды привели в итоге к спасению миллиардов жизней. До начала XX века города утопали в экскрементах, вода в их реках и озерах была густой от нечистот, а их жители пили и использовали для стирки вонючую коричневую жидкость [152] Bettmann 1974; Norberg 2016. . Причиной эпидемий считались «миазмы» – зловонный воздух, до тех пор пока первый в мире эпидемиолог Джон Сноу (1813–1858) не установил, что заболевшие холерой лондонцы брали воду из трубы, которая начиналась ниже по течению от места, где сливали нечистоты. Сами доктора были в прошлом огромной угрозой здоровью: они переходили из прозекторской прямо в смотровой кабинет в черных халатах, покрытых засохшей кровью и гноем, осматривали раны пациентов немытыми руками и зашивали их нитками, которые держали в петлицах, пока Игнац Земмельвейс (1818–1865) и Джозеф Листер (1827–1912) не обучили их дезинфицировать руки и инструменты. Антисептика, анестезия и переливание крови позволили хирургии начать лечить, вместо того чтобы мучить и калечить, а антибиотики, антитоксины и прочие бессчетные достижения медицины еще дальше отбросили натиск заразы.