Дэниел Клемент Деннет - Разум: от начала до конца. Новый взгляд на эволюцию сознания от ведущего мыслителя современности

Что понимает птица, которая строит гнездо? Исследователи уже занимаются этой темой (Hansell, 2000, 2005, 2007; Walsh et al., 2011; Bailey et al., 2015). Ученые подсовывают птицам разные материалы и меняют условия строительства, чтобы понять, насколько изобретательными, даже дальновидными могут быть их подопечные. Приняв во внимание, что эволюция отвечает на трудности, возникающие в процессе изменений и развития, мы можем предсказать, что чем больше новых искусственных вторжений происходит в умвельте птицы, тем менее вероятно, что птица найдет адекватный ответ, разве что ее вид развивался в очень разнообразной среде, которая вынудила естественный отбор сохранять такие особи, которые не были запрограммированы слишком жестко, и высокая степень пластичности, и способность быстро обучаться стала их характеристикой. Интересно, что если среда нестабильна долгое время, так, что не позволяет естественному отбору «прогнозировать» будущее достаточно точно (закрепить у следующих поколений нужные свойства), естественный отбор поступает весьма мудро, он оставляет следующим поколениям плавающие свойства, как у компьютера, который можно конфигурировать множеством разных способов, в зависимости от предпочтений и привычек покупателя 21. Там, где естественный отбор буксует, в дело вмешивается способность обучаться, оптимизируя существо для его собственной жизни, оно получает информацию из окружающего мира и использует ее для локальных улучшений. Вскоре мы обратимся к более тщательному изучению этого пути к пониманию, однако, прежде всего, я хотел бы рассмотреть еще несколько примеров поведения, управляемого плавающими рациональными основаниями и их следствиями.

Вы наверняка видели фильмы про антилоп, за которыми гнались по прериям хищники, и замечали, что некоторые антилопы высоко подпрыгивают в воздух, стараясь скрыться от преследователя. Это называется «стоттинг». Почему антилопы прыгают? Это явно приносит им пользу, поскольку прыгающих антилоп редко ловят и едят хищники. Перед нами явная закономерность, которая была тщательно изучена, но ее оказалось не так просто объяснить. Выяснилось, что никакие действия каких-либо протеинов или иных клеток, как у антилоп, так и у хищников, ни при чем. Для объяснения этого явления пришлось обратиться к теории эволюции, к той ее ветви, которая известна как «сигнальная теория» (Zahavi, 1975; Fitzgibbon and Fanshawe, 1988). Самые сильные и быстрые антилопы высоко подпрыгивают, чтобы показать своим преследователям силу и ловкость, и сообщая: «И не пытайтесь нападать на меня. Меня ловить замучаетесь, вон лучше обратите внимание на моих собратьев, которые послабее и не умеют так прыгать, – они легкая добыча». И хищник всерьез верит в это, такой сигнал трудно подделать, и игнорирует прыгуна. Это действие одновременно и акт коммуникации, и результат действия свободно плавающей рациональности, которую не обязательно оценивать ни льву, ни антилопе. Это значит, что антилопа может находиться в полном неведении, почему скакать, если ты в силах, – отличная идея, а лев не понимает, почему подпрыгивающая антилопа не кажется ему такой уж вкусной; однако если сигнал не был честным, правдивым сообщением, это была бы уже не эволюционная гонка вооружений между хищником и жертвой (если бы эволюция попробовала бы «обманный» сигнал, например щелчок хвостом, который может издать любая хромая или худосочная антилопа, и львы не были бы вознаграждены за то, что обратили на него внимание, они бы и не реагировали). Это может показаться скептическим принижением интеллекта и антилопы, и льва, однако это, по сути, и есть самое строгое применение тех самых принципов обратной реконструкции, которые способны разъяснить поведение и кукушки, и термита, и бактерии. Правило атрибуции должно быть сформулировано следующим образом: если наблюдаемые навыки могут быть объяснены без вовлечения разума, понимания, то и не следует прибегать к экстравагантному антропоморфизму. Приписывание некоему существу интеллекта должно подтверждаться демонстрацией куда как более разумного поведения. Поскольку стоттинг (по-видимому) не является проявлением развитой межвидовой системы коммуникаций, или же эта коммуникация не включает в себя разные темы, шансы обнаружить что-нибудь, требующее на самом деле разумного понимания, близки к нулю. Если вам этот вывод кажется сомнительным, попробуйте придумать эксперимент, который доказал бы вашу правоту.

А как эксперименты могут продемонстрировать наличие понимания? Только доказав, что животные могут в точности, как и мы, варьировать поведение. Стоттинг, например, у нас может быть разновидностью хвастовства, бахвальства невероятной силищи, и мы тоже иногда ведем себя подобным образом, однако мы можем и блефовать, и удерживаться от бахвальства, если окружающая обстановка не подходит для самовосхваления, ибо оно может привести к ущербу и даже смерти. Мы можем изменять степень и манеру бахвальства в зависимости от аудитории, или, наоборот, преувеличивать собственные проявления ради шутки. Примеров проявлений такого рода – масса. Может ли антилопа делать что-то подобное? Может ли она отказаться от прыжков в некой ситуации, когда они будут неуместными? Если да, то это будет очевидным свидетельством того, что она обладает минимальным пониманием рациональности своего поведения и использует его.

Совсем другая плавающая рациональность управляет гнездящейся на земле и умеющей прикидываться раненой птицей – ржанкой. Она уводит хищника от своего гнезда, притворяясь, что у нее ранено крыло, и умудряется держать его на достаточном расстоянии от себя, пока не уведет достаточно далеко от птенцов. Подобное «отвлекающее поведение» наблюдается у многих совершенно не родственных видов птиц, строящих гнезда на земле (Simmons, 1952; Skutch, 1976). Это похоже на настоящий ловкий обман со стороны птицы, и обычно явление так и называют. Цель маневра – ввести хищника в заблуждение. Заимствовав у Докинза (1976) его забавную манеру придумывать героям монологи, мы можем написать для ржанки вот такой:

Я птица, гнездящаяся на земле, и мои птенчики не защищены от злых зверей, которые разевают на них пасть. Вон тот злобный хищник вот-вот подберется к нам, если я его не отвлеку; я думаю, он захочет поймать меня и съесть и забудет про деток. Но его надо как-то заманить, дать ему понять, что меня можно съесть (он же не дурак). Он поверит, если я докажу ему , что не могу летать. Пожалуй, мне стоит притвориться инвалидом со сломанным крылом, и все будет супер.

И не говорите, что я усложняю! Вот она, и цель, и определенные ожидания , и гипотеза о рациональности поведения хищника, и план , основанный на этой гипотезе. Реалистичнее, конечно, был бы монолог, представляющий «мысли» птицы примерно вот в таком виде: «Вот идет хищник. Я вдруг чувствую острое желание сплясать этот идиотский танец со сломанным крылом. Интересно, с чего бы это?» Но даже подобный монолог приписывает птице гораздо более мощные мыслительные способности, чем они есть на самом деле. Птица, как и лифт, создана, чтобы делать правильные вещи в правильное время и уметь делать нужный выбор. Исследователи в прошлом, справедливо полагая, что монолог в голове птицы – это уж слишком, чтобы быть правдой, выдвигали гипотезу, что ее поведение вовсе не является свободной реакцией, а чем-то типа панической атаки, выглядящей как неуправляемые спазмы, имеющие побочный эффект, привлекающий внимание хищника. Но это чудовищная недооценка птичьего понимания ситуации. Хитроумные эксперименты с ржанками (Ristau, 1983, 1991) с использованием игрушечного енота на колесиках показали, что ржанка пристально мониторит внимание хищника (направление его взгляда) и, соответственно, усиливает симуляцию травмы, если хищник начинает терять интерес к охоте или, наоборот, приближается слишком быстро. Птица улетает прочь в правильный момент, когда враг уже удалился на порядочное расстояние от ее гнезда. Птице не нужно знать все причины своей реакции, однако она распознает определенные признаки, маркирующие эти причины, и вполне адекватно реагирует на них. Это поведение не является простым рефлексом, типа «коленного», унаследованного от предков, но и нехитрая схема, продуманная собственным мозгом птицы; это эволюционно закрепленная реакция, учитывающая различные варианты течения событий, обстоятельства и детали, запускающая сложный спектакль, как наиболее рациональный ответ на опасность.