Ли Чайлд - Герой: эволюция, или Как мы стали теми, кто мы есть

Сам я нахожусь где-то посередине между двумя полюсами. Я считаю, что у слов должны быть общепринятые значения, иначе мы и не сможем сказать ничего, кроме «вар-вар-вар». Если мне назначат встречу на бейсбольной площадке, я не приду на хоккейный стадион. Если у меня попросят сигарету, я дам сигарету, а не ключи, авторучку или носовой платок. Словам надлежит прояснять смысл, а не затуманивать его, но это вовсе не означает, что они никогда не должны меняться. Меня вполне устраивает миграция значений в таких словах, как rival. Не сомневаюсь, что в современном смысле оно впервые появилось как метафора или, более вероятно, как сравнение. Кто-нибудь сказал: «Вы двое так спорите, словно… словно у вас тяжба из-за реки!» Сравнение оказалось удачным, и в результате произошла миграция смысла, сохранившая основное эмоциональное содержание оригинала, но перенесшая его на другой контекст.

Также я ничего не имею против заимствований. Например, возьмем английское слово addict – человек, питающий болезненное пристрастие к чему-либо (поскольку уж мы упомянули здесь миллионы таких людей). Это слово произошло от латинского addictus, которое обозначало должника, отданного за долги в рабство своему кредитору.

Хотя ничего подобного уже давно не происходит, когда понадобилось новое слово (вскоре после открытия Сертюрнера, что неудивительно), слово addict оказалось наиболее удачным выбором: позор человека, не платящего долг, сменился позором того, кто покорился своей зависимости, причем оба значения сохранили связь с выразительной, практически буквальной, метафорой рабства. Меня вполне устраивает, что слово nice [9] Приятный, милый. – Примеч. пер. за многие века сменило значение неодобрительной оценки на похвалу, а слово bully [10] Задира, хулиган. – Примеч. пер. мигрировало в противоположном направлении [11] Английское слово nice восходит к латинскому nescius – «невежда»; а слово bully произошло от датского boele – «любовник». – Примеч. пер. . Я запросто могу использовать выражения, изобретенные пять минут назад. Когда я был мальчишкой, слово sick [12] Больной. – Примеч. пер. означало то, чем ты притворялся, чтобы не идти на работу. Теперь оно значит нечто замечательное, превосходное [13] Автор имеет в виду современное сленговое значение слова sick – «потрясно, классно» (то же, что cool), существующее наряду с основным. – Примеч. пер. . Вскоре и это значение изменится. Его позабудут, как забыли множество модных словечек, которые мы употребляли в давние годы. Ну и бог с ними!

Однако необходимо заметить, что время от времени здравый смысл все же уступает дорогу педантизму. Лично меня больше всего раздражает слово dilapidated – «ветхий, полуразвалив-шийся». Вот же, прямо посередине слова, стоит латинское lapis – «камень»! То есть когда о здании говорят dilapidated, это значит, что в нем не хватает камней: может быть, они вывалились или их специально вынули, украли, чтобы использовать в других постройках. Следовательно, ни дощатая хибара, ни кирпичный дом не могут быть dilapidated – в них ведь никогда и не было камней! Такие вещи могут вызывать раздражение.

Вот они, опасности классического образования. Сейчас ничему подобному уже не учат, но учили на протяжении доброй пары веков до моего рождения. Любой образованный человек в Европе получал солидные знания в области классических языков. Конечно же, был с ними знаком и тот, кто изобрел слово addict. Думаю, не будет преувеличением сказать, что латынь и греческий были известны в любом доме, где имелись хоть какие-то книги помимо Библии. А если владелец такого дома еще и проучился какое-то время в университете, то к накопленным знаниям о классических языках добавлялась и культура народов, которые на них говорили, их истории, мифы и легенды. Несомненно, и Габриэль Фаллопий был со всем этим знаком. И Фридрих Сертюрнер, конечно же, знал о греческом боге грез (и, скорее всего, не отказался бы потратить 45 минут на дискуссию о том, почему это бог именно грез, а не сна). В Германии XVIII–XIX веков любой человек, имевший квалификацию фармацевта, конечно же, знал такие вещи.

Это относится и к Феликсу Хоффману. Итак, почему же он назвал открытое им вещество героином?

Еще до того, как я узнал, что это действительно так, я всегда смутно предполагал, что «герой» – древнегреческое слово. Мне казалось, что у него подходящее звучание. Кроме того, еще я смутно предполагал, что и в нынешнее время это слово может обозначать что-то сложное, значимое и до сих пор отдаленно актуальное для современного греческого наследия. Поэтому я наивно решил, что нашел доказательство своей правоты,

когда впервые прибыл в Нью-Йорк в 1974 году. Я тогда питался в греческих столовых с пышными классическими названиями наподобие «Парфенон» или «Акрополь», а также в греческих уличных лавках, зачастую не имевших вообще никакого названия. Тем не менее в меню любого из таких заведений имелись hero sandwiches [14] Героические сэндвичи. – Примеч. пер. . «Видимо, это дань уважения традиции, – решил я, – наподобие сине-белых стаканчиков для кофе навынос [15] В честь сине-белого флага Греции. – Примеч. пер. , и заодно веление культурного наследия, нечто вроде ритуального коленопреклонения». Хотя, скорее всего, это просто рекламный ход, что-то вроде: «Съешь этот великолепный сэндвич – и ты тоже станешь легендарным героем, которого будут прославлять тысячи лет». Как слоган «Завтрак чемпионов» в рекламе хлопьев Wheaties.

Ничего подобного! Как выяснилось, слово hero было всего лишь нью-йоркским вариантом произношения греческого gyro [16] В России эта еда известна под названием «шаверма» или «шаурма». – Примеч. пер. Сэндвич-герой оказался просто сэндвичем с начинкой из мяса, которое срезали тонкими ломтиками с большого куска, медленно вращающегося на вертеле над жаровней. То же самое появилось в Британии несколько лет спустя под названием «кебаб» – может быть, действительно значимое для современной культуры явление, но не имеющее никакого отношения к античному наследию.

Тем не менее «герой» – все же действительно древнегреческое слово. И несомненно, как и в слове «варвар», стоящая за ним концепция определена – а точнее, бессознательно вылеплена в мельчайших подробностях – нуждами, заботами, желаниями, предрассудками, стремлениями и страхами, характерными для этой древней культуры. У всех историй есть свое предназначение, и чем история старше, чем больше испытаний она прошла, тем ее предназначение ближе к каким-то базовым понятиям. Определить, в чем именно оно состоит, может быть затруднительно. Воображение – странное изобретение человечества. Совместить его с беспощадной логикой эволюции не всегда просто.