Александр Гордон - Историческая традиция Франции

присоединение этого города позволило им продвигаться в южном направлении и объединить разрозненные части «наследия Рима». Париж был с тех пор «навсегда связан с Югом» [43] Ibid. Р. 149, 163. .

Особая часть долины Луары – Турень, «соединение долин» (кроме Луары – долины ее притоков Вьенны, Эндра, Шеры). Это «врата» на одном из важнейших путей перемещения народов. Две большие, издревле противостоявшие друг другу части страны – «Аквитания, передняя иберийского мира», и Северная Франция, сформированная германским влиянием – «входят здесь в контакт и медленно примиряются во французском единстве». Такие центры обретают особое значение в массовом сознании, становясь маяками для народной памяти. Не случайно этот район освящен народными легендами, а его столица, г. Тур стал центром национального культа Св. Мартина и местом векового паломничества [44] Ibid. Р. 168–169. .

Долина Луары с Туренью – квинтэссенция Франции, считал Видаль де Лаблаш. Она не менее значима, чем долина Сены, и может еще больше претендовать на роль исторического центра страны, ибо цементирует связь Севера, где возникла французская государственность, с Югом, «колыбелью цивилизаций». Подобные «переходные зоны» служат иллюстрацией основного тезиса географа об естественном характере единства страны. В противовес Мишле, который, отстаивая значение Парижа, дал, по выражению современного историка, «иерархизированное видение» страны, Видаль де Лаблаш предложил картину «решительно эгалитарную» [45] Guiomar J.-Y. Op. cit. Р. 1078–1079, 1088. .

«При отсутствии структурного единства возможна живая гармоничность; она и смягчает действительные и глубокие контрасты, которые образуют лицо Франции». Разнообразие, стимулируя торговые обмены между соседними районами, порождает, в результате, взаимозависимость всех частей страны. Взаимная дополнительность, а не единообразие оказывается системообразующим началом. Этот вывод Видаль де Лаблаш превращал в универсальный постулат культурной географии: «Нет края (contrée), который являлся бы единственным творцом своей цивилизации. Если это только не самодовлеющая цивилизация, которая быстро останавливается» в своем развитии [46] Vidal de La Blache P. Op. cit. Р. 14, 17. .

Следуя тогдашней научной традиции, Видаль де Лаблаш сосредоточился на характеристике отдельных частей Франции, заметно обеднив общую часть. И он находил для этого объяснение. Географически – ни климатом, ни флорой или фауной, ни геологией – Франция не образует целостность. Целостностью ее, в конечном счете, сделала не сама по себе природа страны, а хозяйствующий в этой среде и органически сращенный с ней человек, т. е. народ Франции.

Аналогичную мысль о роли субъекта высказывал Мишле, однако историк прямо-таки противопоставлял при этом природе политическую волю: «Влияние почвы, климата, расы уступает социальной и политической деятельности. Фатальность локальной зависимости была побеждена… Общество, свобода обуздали природу, история устранила географию». Единство страны определил ее исторический центр – Иль-де-Франс.

«Чтобы найти центр Франции, ядро, вокруг которого все должно было сплотиться, не нужно выделять центральную точку в пространстве. Не нужно искать главные водоразделы или даже места разграничения рас. Это не Бурж и не Бурбонне, колыбель династии; не плато Дижона или Лангре между истоками Соны, Сены и Мёза; не Луара между Бретанью, Овернью и Туренью. Нет, центр определяется обстоятельствами скорее политическими, чем природными . Это эксцентрический центр, сдвинутый к северу – главная арена национальной активности (курсив мой. – А.Г. )».

Мишле не отказывался от географического фактора, но наделял географическое положение цивилизационными характеристиками: «Сена в полном смысле слова первая из наших рек, самая цивилизованная, самая совершенная. У нее нет ни капризности и обманчивой мягкости Луары, ни резкости Гаронны, ни свирепости Роны, кидающейся с Альп подобно дикому зверю». Сене не нужны дамбы для укрепления берегов, она предоставляет свои воды многочисленным мануфактурам, она поит Париж. Соединяет с Парижем своими притоками Шампань (через Марну) и Пикардию (через Уазу), а Руан и Гавр вместе с Парижем точно дома на одной улице, которой и является Сена [47] Michelet J. Op. сit. Р. 59. .

Мишле в определении роли Парижа и Иль-де-Франса поддерживал Бродель: «Единая Франция зародилась… между Соммой и Луарой, в пределах окружности с Парижем в центре и радиусом, достигающим от него до Орлеана или же Руана; помимо небольшой области Иль-де-Франс, сюда входят также Орлеанне, частично Шампань, Пикардия и Нормандия. Это как бы родной дом Франции … Она вышла именно из этого ядра, из этого средостения (курсив мой. – А.Г. )» [48] Бродель Ф. Что такое Франция? Кн. 1. С. 264. .

Исключительное преимущество Парижа заключалось в окружающих его известняковых возвышенностях, где дождевые воды легко просачиваются под землю и не застаиваются, а в случае засухи впитавшаяся в землю вода поднимается на поверхность и не дает растениям зачахнуть. Кроме того, на этих возвышенностях (Бос, Бри, Суассонне) сохранился слой рыхлой наносной почвы, которая благодаря своей легкости для вспашки влекла к себе со всей Европы первые земледельческие народы доисторической эпохи.

Избыток населения здесь имел место уже к моменту крушения римской Галлии, что могло послужить сохранению «римских порядков». А затем благодаря изобилию населения Иль-де-Франс и соседние области послужили опорой для грандиозных «транснациональных» завоеваний Каролингов. Хорошая продовольственная и кормовая база обеспечили формирование тяжеловооруженной рыцарской кавалерии, которая, в свою очередь, стала основанием французского могущества вплоть до Столетней войны [49] См.: Там же. С. 265–267. .

Итак, Париж мыслится географическим центром, вокруг которого концентрически располагается вся остальная территория: «первый круг» городов, которые он увлекает в своем движении – Руан, Амьен, Орлеан, Шалон, Реймс. Далее «внешний круг» – Нант, Бордо, Клермон-Ферран, Тулуза, Безансон, Мец и Страсбург. Париж «воспроизводит себя в Лионе» (этот «центр Юга», скорее, город Севера, чем Юга), чтобы достичь по Роне «эксцентрического Марселя». Этими кругами распространяется, по Мишле, «поток национальной жизни», наиболее интенсивный на Севере и ослабевающий к Югу [50] Michelet J. Op. cit. P. 59–60. .

Многообразие страны уже на заре современного страноведения вызвало к жизни попытки обобщения региональных различий, при этом экономгеографические подходы соединялись с культурно-историческими, а от типов хозяйствования или особенностей местных диалектов мысль исследователей восходила к полицивилизационности страны. Наиболее распространенным остается широтное деление Франции. Восходившая к Средним векам лингвистическая граница, проходившая к северу и к югу от Луары по линии от Ла Реоль на Гаронне до бассейна Вар и выраженная особенностями произношения «да» в северо-французском ( ойль ) и окситанских языках ( ок ), была осмыслена в цивилизационных категориях.