Любовь Ульянова - Севастополь. История страны в лицах

Однако для нас важнее подчеркнуть внутренние изменения в писателе.

Именно в Севастополе в Аверченко рождается ностальгия по той «старой России», смерть которой он так обсмеивал в марте-апреле 1917 года. Как известно, многие «февралисты», деятели первого состава Временного правительства и близкие к ним люди (например, В. А. Маклаков, П. Б. Струве и др.) в эмиграции «каялись» в своих работах за личное участие в развале страны, который начался с их прихода к власти, и пытались понять, почему так произошло.

Однако Аверченко в своих фельетонах-воспоминаниях о недавнем прошлом жалеет отнюдь не о том, что чего-то не состоялось после отречения монарха, а о том, что оно вообще произошло. Для Аверченко периода его «обороны Севастополя» нормальная жизнь как таковая, в том числе ее политическая, государственная составляющая, стала ассоциироваться с дореволюционной, императорской Россией.

В фельетоне «Возвращение» (1919) он ласково вспоминает осмеянный в свое время памятник Александру III.

В рассказе «Усадьба и городская квартира» (1921) он пишет:

«Закрою я глаза – и чудится мне старая Россия большой помещичьей усадьбой… Вот миновал мой возок каменные, прочно сложенные, почерневшие от столетий ворота, и уже несут меня кони по длинной без конца-края липовой аллее, ведущей к фасаду русского, русского, русского – такого русского, близкого сердцу дома с белыми колоннами и старым-престарым фронтоном».

В сборнике рассказов «Нечистая сила», написанных в Севастополе в 1920 году, Аверченко и вовсе аллегорически описывает смерть России при большевиках и ее возрождение при восстановленном царском режиме, по аналогии с воскрешением Христа после распятия [18] Он же. Нечистая сила / http://az.lib.ru/a/awerchenko_a_t/text_1920 nechistaya_sila.shtml. . Летом этого же года Аверченко пишет, по сути, покаяние перед Николаем II, задним числом пытаясь вымолить прощение у уже расстрелянного императора за тот свой легкомысленный смех над его отречением в марте 1917 года. К сожалению, я не могу привести дословную цитату. Я прочитала об этом в библиотеке в книге «Беженские и эмигрантские годы Аркадия Аверченко» на с. 175–176, однако не успела тогда сделать соответствующей выписки, а в связи с жестким карантином в Москве достать эту книгу на сегодня оказалось невозможным. Однако те, у кого есть эта книга, могут найти там фразу, о которой идет речь.

12 ноября 1920 года газета Аверченко «Юг России» – единственная из севастопольских газет – напечатала приказ Врангеля об эвакуации. Другие севастопольские издания уже несколько дней как не выходили – их сотрудники уже уплыли в Константинополь. Аверченко уходил одним из последних и, как отмечает его биограф В. Миленко, еще очень долго не верил, что поражение в борьбе с большевиками – бесповоротно. Это неверие еще целых два года держало его в неприятном писателю Константинополе, хотя многие его друзья уже давно эмигрировали в Европу.

Как и в Петербурге до лета 1918 года, и в Киеве, и в Симферополе в 1918 году, так и в Севастополе вокруг Аверченко группировались люди разных взглядов.

Весной 1920 года он создал театр «Гнездо перелетных птиц», который оказался последним местом соединения тех, кто дружил и работал вместе до революции, интеллектуально разделился на «красных» и «белых» после Октября 1917 года, но, тем не менее, даже в 1920-м году продолжал общаться.

Так, в «Гнезде» Аверченко выступали фельетонист Влас Дорошевич [19] Миленко В. Д. Аркадий Аверченко. Глава четвертая. «Врангелевское сидение». , который после окончания гражданской войны заявил «о полном присоединении к советской власти», и певец Леонид Собинов, который рассказывал Аверченко о личном горе – смерти сына на фронте [20] Она же. Театр Аркадия Аверченко «Гнездо перелетных птиц» и его роль в культурной жизни белого Крыма / http://averchenko.lit-info.ru/averchenko/ biografiya/milenko-teatr-averchenko.htm. , а после ухода Врангеля из Севастополя стал руководителем севастопольского подотдела искусств и отдела народного образования Севревкома и уже 14 декабря 1920 года предложил присвоить театру «Ренессанс» название «Театр имени Луначарского».

Выше уже упоминался близкий Аверченко Вертинский, который отправился в эмиграцию задолго до писателя, в феврале 1920 года.

В 1918 году в Гомеле Аверченко познакомился с известным в будущем советским композитором и певцом Леонидом Утесовым, и хотя они провели вместе лишь несколько дней, портрет Аверченко с его подписью «Талантливому Утесову с благодарностью за теплый, ласковый прием и вечерние песни. Аркадий Аверченко» в дальнейшем всегда висел в комнате Утесова. Он звал Аверченко вернуться в большевистскую Россию, но тот категорически отверг такой вариант [21] Гейзер М. «Уж очень согласно звучал наш смех» (Утёсов и Аверченко) / http://averchenko.lit-info.ru/averchenko/biografiya/gejzer-utesov-i-averchenko.htm. .

Таким образом, в ходе своей личной «севастопольской обороны» писатель совместил в самом себе два мировидения – дореволюционно-монархическое и умеренно-бело-левое, но рядом с ним были и те, кто, очевидно, придерживался большевистско-красных взглядов.

Этот синкретизм фигуры Аверченко, видимо, и есть та причина, по которой он оказался востребован и в Советском Союзе.

Возможно, память о таких фигурах сегодня нужна, помимо их чисто литературного вклада, чтобы соединить в современном общественном восприятии столь сложный и трагический российский ХХ век в единое и не абсолютно противоречивое целое.

Источник: https://politconservatism.ru/articles/sevastopolskaya-oborona-arkadiya-averchenko

« Кто из нас, граждан, не был оживотворен вашим ласковым и можно сказать отеческим обращением! Кто из бедных вдов и сирот, прибегнувших, оставлен без призрения! И кто наконец не насладился в доме Вашем радушным угощением, и по Руски не поел хлеба-соли!! » – так писали в благодарственном адресе жители города Николаева адмиралу Алексею Грейгу в январе 1834 года в связи с его увольнением от командования Черноморским флотом. Среди подписантов адреса значились местный полицмейстер Григорий Автамонов и купец Василий Коренев.

Все трое – Грейг, Автамонов и Коренев – фигурируют в литературе, посвященной герою Русско-турецкой войны 1828–1829 годов, командиру брига «Меркурий» Александру Казарскому, внезапно умершему в Николаеве в июне 1833 года. При этом Грейг и Автамонов в многочисленных публикациях называются отравителями Казарского, а В. Коренев – доносителем на Автамонова.

Неожиданная смерть молодого героя является, пожалуй, главным дискуссионным моментом в публикациях о Казарском. Если бой брига «Меркурий» с двумя турецкими линейными кораблями 26 мая (по старому стилю – 14 мая) 1829 года, составляющий славную страницу в истории русского флота и города Севастополя, изучен вдоль и поперек, то последующий – очень непродолжительный – период его жизни представляется во многом «белым пятном», а внезапная кончина Казарского в июне 1833 года и вовсе стала поводом для построения различных конспирологический теорий.