Александр Левинтов - Человечность

Глубоко под нами, под голубыми льдами, ходят рыбы. Они так много знают, что молчат и совершенно равнодушны к метелям нашей жизни. Они кормят собой нерпу и медведя, нас и песцов. И вместе с собой они дают нам знание неба, которое они никогда не видели, но откуда они когда-то пришли.

Мы скитаемся по земле и замерзшей воде, не имея прочных ориентиров под собой или перед собой или вокруг себя. Летом – это пустая серая тарелка, зимой – такая же пустая, но белая тарелка, совсем пустая. Но мы хорошо знаем свою дорогу – она проложена в небе. Это неважно, видны или не видны звезды. Мы научаемся у рыб знать небо, не видя его. Мы знаем расположение и движение звезд наизусть, даже в пасмурный дневной дождь и сквозь плотное укрытие снегопада.

И у каждого – свой путь средь звезд, а, значит, и по земле.

И, не пройдя свой путь, нельзя умирать и уходить, нельзя останавливаться и устанавливаться. Пока не иссяк твой путь, будь человеком, а кем ты станешь потом – ты узнаешь, когда иссякнут твои звезды.

В небе поплыла фальшивая звезда, чей-то беспутный «Боинг», портя собой небесные тела и фигуры, пугая и рассыпая звезды: и кто-то ведь может потеряться и заблудиться от этого беспорядка и вторжения. Мир адского юга все время вмешивается и будоражит наш покойный и чистый мир, ему неймется в своих дремучих лесах и торосах высоких чумов. Но сейчас эта случайная звезда пройдет и сгинет и в небе вновь установится привычная гармония.

Женская и мужская жизнь – они такие разные. Женщину все время тянет остановиться, она – как камень, держащий лодку на месте. На стойбище женщина складывает чум, а потом разбирает его. Женщина – это очаг и дети, посуда и всякие побрякушки, женщина шьет одежды и обузы. Новые порядки нравятся женщинам. Они навсегда остаются в стойбищах, а мы уходим в свой привычный путь за оленями и собаками. Теперь их зовут чумработницами и они сообща ждут меня, своего мужа, чтоб сделать немного нового кричащего мяса – детей. Женщина живет пестрым и крикливым днем, это ее время и ее хозяйство. Мужское время – ночь, ясная и черная, в пурге и в затишье, в одинокой тишине, в поиске и охоте, просто в пути.

Грамматика нашего языка и нашей жизни такова, что у нас нет настоящего времени – только неопределенность во всех ее ипостасях, только прошлое, контрастное настоящему (которого нет) и только будущее, которое – несвершившееся еще настоящее (которого нет).

И от того, что мы обходимся без настоящего, что почти все наши глаголы и действия – в разных формах инфинитива, наша жизнь не только похожа на сказку – она творится нами как сказка, как длинная долгая путевая сказка с непременной мыслью в конце: так что же мы пришли сюда сказать? Эта мысль, рождающаяся в лепете кусочка жизни, тянется сквозь годы и испытания, внутри снежных смерчей и в рое и ворохе гнуса, она становится все отчетливей и ясней к концу и выдыхается нами в последнем дыхании – никому, кроме Приславшего нас сюда. Он этой мысли от нас и ждал, не потому, что она Ему неведома, а потому, что нами Он вещал ее в мире.

Высоко-высоко полоснуло по небу короткой размашистой судорогой, за ней – еще и еще, и вот, наконец, встало, величественное и прекрасное, медленно плывущее куда-то, нисходящее радужными волнами света, далекое близкое, так похожее на то, что мы испытываем на женщине, но только совсем в другом масштабе и испытываемое не нами, а Тем, Кто живет в Раю, за Порогом.

Читая несохранившуюся «Книгу мёртвых» этрусков, более древнюю, чем её египетская и тибетская версии, я кое-что узнал, а всё-таки скорее догадался о том, что это за реки, текущие вспять и какие смыслы они несут. Надо при этом заметить, что и этрусская книга – вторична. Её первоисточником считаются тексты, написанные людьми золотого века, для которых смерть – редчайшее и торжественное явление, до крито-микенской катастрофы и гибели Атлантиды, о чем глухо, но говорят Гесиод в «Теогонии» и Платон в «Федоне» и «Государстве».

Эти пять рек текут вверх, из Ада.

Самая коварная из них – Лета. Она находится в Беотии, на самом юге Эллады, очень близко к другой реке, Мнемозине, текущей, как и положено всем рекам, вниз. В том месте, где они почти сходятся, их течение сильно замедляется, почти останавливается, и потому человеку трудно определить, куда какая из них течет.

Мнемозина – река памяти и всезнания, мать всех девяти муз, зачатых Зевсом, – желанная и манящая цель людей творческих и любящих искусства. Попав в величавый поток Мнемозины, человек может потом в дельте реки выбрать любую из проток: Каллиопу (Эпическая Поэзия), Клио (История), Мельпомену (Трагедия), Полигимнию (Пантомима и Гимны), Талию (Комедия), Терпсихору (Танец), Уранию (Астрономия и Космогония), Эвтерпу (Лирическая Поэзия и Музыка) или Эрато (Любовная Поэзия). Все они удивительным образом судоходны и доступны челнам счастливцев, плывущих к своему бессмертию и богоподобию.

Лета заканчивается эстуарием, широким настолько, что берегов и не видно. Это – река забвения и безрассудства. Опьяненный и одурманенный, попадая в Лету, долго надеется, что это опьянение или дурман выведут его к одной из проток, но когда берега начинают расходиться, он с безнадежным ужасом понимает, в какой поток попал – поздно и нет пути назад, вниз. Мощно и неумолимо несут воды Леты несчастных в небытие и беспамятство о них среди людей.

Ахерон – река Скорби. Траурная река, несущая сожаления и угрызения совести от свершённого в жизни зла и несовершённого добра. Невыразимо тяжело плыть по Ахерону, и всё время хочется вернуться и исправить свою жизнь. Провожающие плывущего по Ахерону плачут, но это притворный плач. Они причитают: «Ах, да куда же ты? да как мы без тебя? Да вернись же к нам!», но это – чистое притворство, ещё более распаляющее скорбь уплывающего: никто не хочет и боится возвращения мёртвого, способного среди живых приносить только несчастья. По Ахерону, Харон сплавляет в Ад бестелесные души умерших. И именно здесь гигантский Цербер охраняет не вход, но выход из Царства Мёртвых.

У Ахерона два притока – Коцит (Плач) и Флегетон (Огонь), один страшней другого. Плач – это вырываемые фрагменты и атомы души человеческой, в плаче мы теряем свою одушевлённость и каменеем плотью. В кипящей лаве Флегетона сгорает и плоть – от человека остается лишь пепельно-серая тень, унылая, безрадостная, бесчувственная и безразличная ко всему. Порожистым Флегетоном следуют убийцы и самоубийцы.

Самая страшная и самая нижняя река – Стикс (Смерть). Она начинается далеко на Западе, в Стикском болоте, где увязли самые отъявленные негодяи и мерзавцы, настолько отъявленные, что ещё при жизни и они и окружающие их люди понимают, куда они попадут, и это делает их ещё более злобными и отчаянными. Здесь место самозванцам, тиранам и узурпаторам, всем захватившим власть незаконно и потому не имеющим удержу во властолюбии. В водах Стикса купала Фетида новорождённого ею Ахилла, но мёртвая вода Стикса – самый сильный и верный яд.