Александр Никулин - Школа Чаянова. Утопия и сельское развитие

Нельзя сказать, чтобы в богдановской утопии однолинейность путей человека и общества торжествовала абсолютно. Богданов иногда упоминает о некоторых возмущениях и поворотах вспять прогрессивной исторической эволюции на Земле и Марсе: о контрреволюционных восстаниях, об оппортунистических интригах, но, кажется, только для того, чтобы еще глубже подчеркнуть, что победа коммунизма на Марсе, Земле да где-угодно непременно наступает и спрятаться от нее невозможно. В личностном плане Богданов упоминает и о некоторых депрессивных сомнениях и страданиях землян и марсиан, порой доводящих их даже до самоубийства. Главными причинами самоубийств в богдановских утопиях, как правило, являются тяжелое переутомление и несчастная любовь. Тем не менее именно в описаниях особенностей личной жизни в этих двух утопиях наиболее отчетливо проявляется разница в мировоззрениях Богданова и Чаянова.

Для утопии Богданова характерен примат прогрессирующего товарищеского коллективизма в жизни общества, перед которым неуклонно отступают на второй план человеческий индивидуализм и традиционно приватная семейная жизнь. Товарищеский коллективизм выравнивает даже извечные гендерные различия между мужчинами и женщинами. В марсианском музее достаточно много места уделено изображению обнаженных тел марсиан. И вот историческая культура этих изображений свидетельствует, что различия между нежно-притягательной феминностью женских тел и брутально-экспансивной мускулинностью мужских тел начинает постепенно объединяться в некоем усредненно-прекрасном женско-мужском телесном образе. И конечно, на Марсе отсутствуют как украшательства в архитектуре, так и изыски в моде. Архитектура современного Марса абсолютно конструктивистски функциональна, так же как и одежда марсиан в стиле унисекс, при котором почти неразличимы женские и мужские отличия в одежде. Вот так на Марсе с фактически товарищески-коллективистским преодолением разности полов произошло и преодоление института семьи. В марсианских семьях еще возможно жить и даже воспитывать детей, но это все устаревающе-сентиментальные социальные отношения, а отношения массово современные – жизнь и воспитание разновозрастных детей в гигантских детсадах-школах-интернатах.

В свою очередь, чаяновская утопия принципиально настаивает, что семья была, есть и останется. Семью не смог никак уничтожить даже финальный декрет о полном упразднении семьи и семейного очага утопической мировой коммунистической революции 1920 года. К тому же Чаянов вполне в духе умеренных просветителей признает, что человеческая природа, возможно, и меняется к лучшему, но (!) со скоростью геологических процессов. Вероятно, поэтому в его утопии пока лишь господствует кооперативно-рыночный, а не товарищеско-коммунистический коллективизм. Женщины в чаяновской утопии – прекрасны и очаровательны телом и платьем, как дамы времен Ренессанса, в отличие от марсианок, фигурой и одеждой схожих с китаянками времен маоистской культурной революции. Немудрено, что Кремнев-Мен стремительно очаровывается двумя прекрасными девушками – сестрами, замечательно образованными, к тому же умеющими вкусно готовить по рецептам традиционной русской кухни в кругу своей большой, дружной, московской интеллигентной семьи.

Схожая роль женщины – берегини любви и судьбы мужчины – почти одинаково проявляется в финале обеих утопий. В конце богдановской утопии марсианка Нэтти, возлюбленная землянина Леонида, спасает его на одре тяжелой болезни и воодушевляет на дальнейшую революционную борьбу. В чаяновской утопии москвичка Катерина, влюбившись в Алексея Кремнева, предупреждает, что окружающие засомневались в нем как в американце Чарли Мене и подозревают его как немецкого шпиона, объявившегося в Москве в канун внезапного вторжения Германии в Россию. Чаянов в момент написания утопии предугадывает возможные грядущие экспансионистские (реваншистские и колонизационные) замыслы воинственной Германии по отношению к России. Между прочим, он наделяет экономическую систему Германии будущего всеми признаками косной бюрократически централизованной и огосударствленной системы социализма советского типа. В утопии Германия, испытывая перманентный продовольственный кризис из-за неэффективности своих совхозов, вторгается в богатую продовольствием крестьянскую Московию, но тут же терпит сокрушительное поражение из-за применения крестьянской Россией своего чудо-оружия – метеорефоров – аппаратов точного и мощного регулирования климата как в мирных (вызывание точно по расписанию определенного количества дождя на крестьянские поля), так и в военных (вызывание разрушительных смерчей и ураганов на армии противника) целях.

Безусловно, в своих утопиях и Богданов, и Чаянов стремились в формах художественной фантазии воплотить сущностные черты своих взглядов, связанных с перспективами развития их главных социальных героев рабочего и крестьянина.

Для Богданова драма заключалась в том, что изначально в момент своего становления и зарождения еще на мануфактурной стадии капитализма пролетарий это есть лишь некая раздробленная, усеченная частичка человеческой личности, но в дальнейшем процессе капиталистической индустриализации происходит процесс развития, собирания, самоорганизации, самопознания личности рабочего. Что же представляет пролетариат по Богданову? Это товарищество коллективного труда, и в этом процессе происходит становление новой гармоничной человеческой личности.

А что такое крестьянин по Чаянову? Это совершенно другой социальный феномен. В отличие от юного индустриального пролетариата крестьянство – это древний социальный класс. Богданов ставит задачу выработки пролетарской культуры. В то время как крестьянская культура уже существует испокон веков, где крестьянин есть прежде всего семьянин среди природы. Крестьянство – это сообщества семейных хозяйств, трудящихся на земле среди природы.

Трагедия заключается в том, что оба великих мыслителя достаточно прохладно относились к сельско-городским противоположностям своих излюбленных классов. И Богданов, и Чаянов являются яркими представителями двух мощных взаимосоперничающих идеологических тенденций своего времени – урбанизма и аграризма. Первая тенденция в начале XX века являлась безусловно господствующей, выражавшаяся в убеждении, что индустриальная урбанизация полностью преобразит производительные силы планеты и что в самое ближайшее время индустрия города окончательно победит сельскую жизнь деревень.

Впрочем, в это же время в ряде стран Центральной и Восточной Европы, в особенности в Германии и России, существовало и достаточно влиятельное направление аграризма, отстаивавшего ценности сельского образа жизни в условиях все ускоряющегося технического прогресса. И конечно, аграристы критиковали урбанизм за дымные фабрики, городские столпотворения, опасности сильной социальной дифференциации, возникающие экологические проблемы. Аграристы были именно теми людьми, кто утверждал, что с развитием науки и техники и сельский образ жизни, и аграрные науки, и сам крестьянин могут получить второе дыхание в реализации ранее невиданных возможностей. Именно к таким ярким представителям аграристов относился Чаянов.