Array Коллектив авторов - Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды

Другое дело – общественная и политическая деятельность Наливкина. Как писал тот же Бартольд, «…Его дальнейшая жизнь, до его трагической смерти вскоре после революции, представляет обычную в истории русской интеллигенции картину неумения общества использовать исключительные знания и дарования своего члена и неумения самого деятеля найти свой настоящий путь…» [41] Бартольд В.В. История культурной жизни. С. 3053 06. . Меж строк бартольдовских рассуждений о судьбе Наливкина читается недоумение по поводу его социалистических увлечений. Любопытно, что в издании 1963 г. бартольдовских трудов В.А. Ромодин комментирует слова российского востоковеда как оценку «с позиций буржуазных», а «…трагедия Наливкина как человека социалистических убеждений и крупного ученого-востоковеда состояла в том, что во время событий 1917 года, будучи комиссаром буржуазного Временного правительства в Туркестане, он оказался в лагере врагов революции…» [42] Там же. С. 306, примеч. 25. .

То, что «буржуазный историк» Бартольд осуждал, у сторонников революции вызывало восхищение. Максим Горький в 1925 г. писал, упоминая в одном ряду Наливкина и миллионера Савву Морозова, что у таких людей «мозги набекрень», но они «настоящие красавцы и праведники» [43] Историография общественных наук в Узбекистане. С. 251. .

Своеобразную оценку Наливкину дал Заки Валиди Тоган, социалист и тюркский (башкирский) националист. В своих «Воспоминаниях» он писал, что познакомился с Наливкиным в 1913 г. в Самаре через Алихана Букейханова, бывшего депутата I Думы из числа казахов и одного из будущих лидеров «Алаш-орды». Заки Валиди Тоган упоминает научные труды Наливкина, в том числе говорит о книге «Туземцы раньше и теперь», «полной чувства любви к туркестанцам». По мнению мемуариста, «…Наливкин был социалист и хороший человек, он верил в право каждого на справедливость…» [44] ЗакиВалиди Тоган. Воспоминания. С. 125. , но его ошибкой, которая многого стоила «туркестанской демократии», было стремление наладить сотрудничество с большевиками; «…трагедия этого советского генерал-губернатора, социалиста, оппортуниста не была случайной: мы и потом видели, как большевики возвышали влиятельных оппортунистов, использовали их в своих целях, а потом уничтожали…» [45] Заки Валиди Тоган. Воспоминания. С. 129. .

Интерес представляет поворот в оценке колониальной политики Российской империи, который произошел в советской историографии (и идеологии) в начале 1950-х гг., когда была выдвинута концепция «наименьшего зла». Было признано, что наряду с реакционной политикой в Российской империи имело место прогрессивное влияние русской культуры на отсталые окраины, поэтому «зло» империализма меньше, чем, например, «зло» феодализма, отсталости, панисламизма. Проблема теперь заключалась в том, чтобы отделить «реакционность» от «прогрессивности», критерии которых были очень зыбкими и неясными. Эту неблагодарную работу по отношению к Наливкину взял на себя патриарх среднеазиатской историографии Б.В. Лунин. При этом его позиция претерпевала со временем некоторую эволюцию [46] Б.В. Лунин сделал исключительно много для того, чтобы память о деятелях Русского Туркестана жила. В его текстах чувствуется искреннее уважение к В.П. Наливкину. Те идеологические штампы, которые я отмечаю в работах Лунина, – это вынужденная дань эпохе и обстоятельствам, которая нисколько не умаляет заслуг историографа. . Попробую проследить эти изменения.

В одной из первых своих книг «Из истории русского востоковедения и археологии в Туркестане» (1958) Лунин был ж е сток и категоричен в оценке (далее везде курсив мой): «….Колебания и сомнения, склонность к демократии “вообще” не привели Наливкина в лагерь подлинных революционеров. Наоборот. Чем дальше, тем больше его… засасывало болото меньшевизма …»; будучи «человеком прогрессивных взглядов», он после февральской революции «оказался в числе агентов буржуазного Временного правительства…»; «…ход событий окончательно вовлек Наливкина в лагерь контрреволюции, и он оставил по себе самую недобрую память человека, ведшего активную вражескую борьбу против большевиков, против Советской власти. Самоубийство Наливкина явилось логичным завершением его жизненного пути и признанием полного краха враждебных народу меньшевистских иллюзий…» [47] 3 Лунин Б.В. Из истории русского востоковедения и археологии в Туркестане. Туркестанский кружок любителей археологии (1895–1917 гг.). Ташкент, 1958. С. 93. В еще более ортодоксальной советской традиции Наливкина называли «орудием демократического прикрытия для сил реакции и милитаризма» (цит. по: Лукашова Н.М. Научная и просветительская деятельность. С. 44). В.А. Сапегина характеризует деятельность Турккомитета во главе с Наливкиным как «явно контрреволюционную, предательскую политику меньшевистско-эсеровского руководства» (Сапегина В.А. Борьба за создание советского государственного аппарата в Туркестане (февраль 1917 – апрель 1918 гг.). Ташкент, 1956. С. 73. Историк же А. Савицкий, хотя и отметил «свойственную буржуазному интеллигенту непоследовательность» и меньшевизм Наливкина, всячески подчеркивал положительные стороны его деятельности (Савицкий А. Ташкент – один из центров русского востоковедения // ЗВ. 1957. № 5. С. 117–118).

В книге «Средняя Азия в дореволюционном и советском востоковедении» (1965) Лунин поместил небольшой очерк о В. П. Наливкине в дополнения к примечаниям, снабдив его комментарием о том, что «долг советского историографа – не избегать решения сложных вопросов» и что «назрела необходимость объективной критической оценки жизни и деятельности Наливки-на», «ничего не приукрашивая и ничего не умаляя» [48] Лунин Б.В. Средняя Азия в дореволюционном и советском востоковедении. Ташкент, 1965. С. 406. . Наливкин – «яркая, социально особенная сложная и противоречивая фигура, весьма “трудная” в плане историографического очерка о нем». На этот раз Лунин более выразительно подчеркивает личную драму Наливкина: с одной стороны, это человек «явно выраженных» прогрессивных взглядов, с другой – «одиозный» представитель «контрреволюционного лагеря» в 1917 г., «как сочетать одно с другим?» [49] Там же. С. 405. . Историограф перечисляет «положительные» деяния Наливкина – осуждение кровавых расправ Скобелева над мирным коренным населением, уход из армии, сближение с «рядовыми тружениками», работа учителем в первой русско-туземной школе, научная и просветительская деятельность, «смелые, подчас революционного характера выступления», работа в социал-демократической фракции во II Думе. Далее Лунин воспроизводит осуждающие Наливкина фразы из книги 1958 г., но с некоторыми стилистическими изменениями: «…Склонность Наливкина к демократии “вообще” не выдерживала испытания в ходе суровой, не на жизнь, а на смерть, борьбы пролетариата за власть Советов, за торжество социалистической революции…»; «тщетно» он пытался «примирить непримиримое» и своей «вредной соглашательской деятельностью» оставил о себе «самую недобрую память человека, пытавшегося на склоне своих лет стоять на пути рабочего класса и трудящихся Туркестана в их борьбе за победу социалистической революции» [50] Там же. С. 406. . Выражение «агент Временного правительства» в тексте заменено нейтральным «представитель». Безусловно, Лунин в новой редакции пытался, сохранив ту же идеологическую оценку, не вызывать у читателя однозначно негативного отношения к Наливкину.