Анна Сергеева-Клятис - Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

Богатырь склонился тихо,
Шею птицы обнял вдруг…
И она, ласкаясь, ею
Обвила его вокруг.

И восторгом, и надеждой
Упоен и опьянен:
«Ох! Рассыпьтесь злые чары!»
Вне себя воскликнул он…

И о чудо! Проскользнуло
Между рук его в тот миг,
Будто тело молодое,
И раздался резвый крик.

Дева юная стояла
Перед ним в нагой красе.
Стан волшебный скрыт стыдливо
В русой, шелковой косе.

Над челом корона блещет,
Губки рдеют и горят
Благодарною улыбкой;
Много чудного сулят!..

А уж в очи кто заглянет —
Тот как раз сойдет с ума:
Так страшит, чарует, мучит
Их синеющая тьма.

Вдруг в лобзании невольном
Их уста, дрожа, слились,
Грудь к груди прижалась страстно,
Руки жаркие сплелись.

Глухоморие пустынно,
Вкруг – немая тишина
Только ночь с небес струится,
Бредит сонная волна…

То гром ли адской цепи, иль кубков грешный звон,
То песни ли хмельные, иль Руси тяжкий стон.

Сегодня льешь ты вина, о грозный Иоанн,
Как лил ты кровь недавно и слезы христиан.

Парча, жемчуг и злато в сиянье свеч горят,
И яствами сверкают столы меж колоннад.

Царь много выпил кубков, да мед-то не хмелён.
Ах крови, жаркой крови давно вновь жаждал он.

Зачем же вся дружина от меда от того
В хмельном бреду не видит, не слышит ничего.

Один меж них не весел, с поникшей головой.
То славный витязь Митьков, боярин молодой.

Ужели не по вкусу шипучий царский мед,
Уж не измена ль злая боярина грызет.

С змеиною улыбой царь кравчего позвал,
Боярину свой кубок отдать он приказал.

И мед ему с поклоном был кравчим поднесен,
И Митьков принял чашу и встал, не дрогнув, он.

Лишь волей неизменной сверкнул прекрасный взор,
В нем юная отвага и гордый в нем укор.

«О царь, твой кубок страшен, твой мед окровавлён.
Сожжет отравой адской мне грудь, пожалуй, он».

И кубок брошен на пол – катился и звенел.
И вскрикнул царь от гнева, и весь он посинел.

И поднялась на воздух дрожащая рука,
И свиснув над главами, вонзилась в грудь клюка.

Боярин покачнулся, но крик он подавил.
И знамением крестным себя он осенил.

Он падал, холодея, струей лилася кровь,
Но с шепотом предсмертным приподнялся он вновь.

«О царь, прости раба ты и злом не вспоминай,
Тебя люблю и чту я, теперь ты все узнай.

Иду молить пред небом за нашего царя.
О Русь, о Русь, как сладко погибнуть за тебя» 102 102 ИРЛИ. № 24269. Л. 63–64. .

Рубенс
Ван-Дейк, Ван-Тульдис – все скорей ко мне,
Хочу вам диво показать я, дети.
Я небу благодарен, что забрел
Сюда, по узкой лесенке на хоры.
Взгляните, тут в пыли и в паутине
Созданье чудное таится скромно,
Создание, которому должно бы
Блистать над миром славою безмерной.
Взгляните, что за краски, что за кисть,
Взгляните, сколько вдохновенья дышит —
Высокой страсти, чудного огня —
На этом позабытом полотне.
А этот взор спокойны<���й> величавый,
Он жжет мне душу пламенем небесным.
Весь мир моих созданий, светлых, ярких,
Роскошных, юных, полных упоенья,
Мне кажется ребячески-ничтожным
Пред взглядом полумертвого монаха,
Где столько жизни, бесконечной жизни,
Где блещет луч блаженства неземного.
Друзья, мне кажется, что нужно больше,
Чем вдохновенья смертного, чтоб быть творцом
Подобного бессмертного созданья.
Да! Жажда совершенства, что давно
Меня томила тайным жгучим ядом,
Я чувствую, теперь утолена.
О дети, как счастлив я упиваться
Недосягаемой красою этой.
О дети, я блажен теперь вполне.

Ван-Дейк
Но кто ж творец картины этой дивной?

Жорденс
Вот здесь монах какой-то пред Мадонной
Прилежно молится, я попрошу его
Позвать приора – тот наверно скажет.
Прикажешь ли учитель?