Анна Колчина - Когда «корона» тяжела: цифровые медиа в эпоху пандемии

Строго говоря, сегодня мы можем видеть два экстремально полярных друг другу, но поучительных кейса. Первый – это существенная медиатизация образа лидера в период пандемии, которая активно используется для укрепления собственного авторитета не только политиками у власти, но и оппозицией, и популистскими партиями. Действительно, наличие пандемии как общего врага может иметь эффект объединения вокруг флага (Mueller, 1970), характерный для, например, разного рода внешних угроз, когда политики действительно зарабатывают дополнительные очки. И многие лидеры европейских государств с удовольствием воспользовались данной ситуацией. Эммануэль Макрон начал свою первую речь, когда он объявлял о всеобщем локдауне 16 марта, с фразы: «Мы вступили в войну…». В результате на протяжении первых месяцев пандемии, и даже на фоне смены премьер-министра с Эдуарда Филиппа на Жана Кастекса, рейтинг Макрона уверенно рос ровно до тех пор, пока не начался кризис, обусловленный тем, как власти решали вопрос, связанный с вспышкой исламских и антиисламских настроений на фоне убийства учителя истории из пригорода Парижа… А премьер-министр Венгрии Виктор Орбан в конечном итоге получил на фоне пандемии от парламента беспрецедентную власть и полномочия в связи с экстренной ситуацией. Объединение вокруг флага, очевидно, стало дополнительным стимулом для некоторых политиков-популистов всячески «выпячивать» собственное заражение Covid-19. Премьер-министр Великобритании Борис Джонсон, Дональд Трамп и многие другие политические лидеры воспользовались собственным заболеванием, чтобы продемонстрировать населению единение с обычными людьми, которые так же беззащитны перед лицом вируса, как и политики.

Противоположная стратегия предполагает определенное «дистанцирование» политиков от пандемии и принятия ключевых решений, что стало характерным для ряда стран, например, таких, как США и Россия. Хотя «природа» подобного дистанцирования в американском и российском случаях разная. Американское «дистанцирование» было связано с колоссальным расхождением популистской риторики президента (который длительное время вообще отрицал существование коронавируса, затем переложил ответственность за его появление на Китай и т.д.) и реальных мер, которые принимались преимущественно на уровне отдельных регионов страны, в частности, Нью-Йорка, пережившего самую большую вспышку эпидемии. Аналитическая оптика для понимания ситуации в России принципиально иная и связана с понятием «bad governance» – «недостойное правление» в терминологии Владимира Гельмана (Гельман, 2019) – и попыткой центральной власти дистанцироваться от принятия жестких мер, переложив их на власти регионов. Центральная власть накануне принятия поправок в Конституцию побоялась объявлять официально о введении карантина и принятии иных жестких мер, так как это могло негативно сказаться на уровне рейтинга президента, а этот рейтинг является мерилом российской политической легитимности и стабильности. В результате перекладывание ответственности на регионы, в условиях недостатка у последних ресурсов и полномочий, привело к тому, что – за редким исключением – регионы и их руководство не боролись с эпидемией и ее последствиями, а создавали такую систему перекладывания ответственности, которая позволила бы им избежать наказания. В модели зарегулированной «вертикали» трата ресурсов (за которую потом могут наказать) становится гораздо менее выгодной, чем манипуляции со статистикой, информацией и т. п. В этой ситуации «недостойное правление» оборачивается прямым давлением на информационную составляющую, пропаганду, конструирование образа властей в период пандемии. Любопытно, что дистанцирование центральных властей от ситуации привело к относительной редакционной панике центральных медиа, которые какое-то время работали «без методичек» и демонстрировали существенно полярные стратегии в части освещения пандемии в России. Их объединяли лишь общие призывы к мерам социального дистанцирования и «внушающие страх» репортажи из Европы и США, в которых дела якобы обстоят гораздо хуже, чем у нас. Этого нельзя сказать о региональных информационных ресурсах и местном телевидении, которое почти эксклюзивно и постоянно демонстрировало усилия местных властей для противодействия пандемии.

Характерными для информационных автократий являются попытки использовать пандемию для того, чтобы лучше контролировать медиа и распространение информации. В России, как известно, пандемия стала полигоном для испытания действия нового закона о фейковых новостях. Подобные же меры можно наблюдать и в кейсах с другими схожими политическими режимами, например, в случае с Турцией, которая в связи с пандемией всерьез начала рассматривать инициативу о принятии закона, вводящего существенные дополнительные меры регулирования по отношению к зарубежным сайтам социальных сетей. В частности, вводится обязательство регистрировать на территории страны эти социальные медиа и открывать локальные офисы для того, чтобы реагировать на запросы властей по поводу блокировки определенного контента.

Наконец, еще одним политическим приемом, характерным для очень разных политических режимов, но, очевидно, связанным с популизмом, стало отрицание проблемы вируса как такового. Помимо Дональда Трампа и США в схожей риторике выступали такие разные политики, как Александр Лукашенко (заявивший, как известно, что в Белоруссии ни один человек не умрет от коронавируса), Борис Джонсон, Жозе Больсонару и ряд других. И уже сегодня есть первые научные статьи, доказывающие связь стратегии «отрицания» с поведением аудитории. В частности, это исследование Мариани и коллег (Mariani, Gagete-Miranda, Retti, 2020), которое показывает, что после заявлений Больсонару о том, что коронавирус – это обычный грипп и отрицания проблемы, самое большое число заболевших и высокая смертность были зарегистрированы в муниципалитетах, поддерживающих Больсонару. Это яркий пример того, каким образом политические заявления способствовали снижению мер социального дистанцирования. А работа Олкотта и коллег (Allcott et al., 2020) обнаруживает существенные различия в соблюдении мер социального дистанцирования в зависимости от уровня политической приверженности в США. В частности, сторонники республиканцев демонстрируют более низкий уровень социального дистанцирования и соблюдения ограничительных мер, чем избиратели-демократы. При этом существенную роль в выборе поведения играют именно масс-медиа и то, как они репрезентируют серьезность мер, принимаемых правительством.

Политика популизма, построенная на обращении к эмоциям и на символическом конструировании «исключения» определенных групп из политики (Мюллер, 2018), очевидно, лежит в центре внимания риторики отрицания вируса и структурирует дискурс политиков и медиа. Отрицание вируса или его существования построено на типичной для популистов риторике, что, дескать, вирус придумали элиты для конкурентной борьбы в мировой экономике, для межгосударственной конкуренции и т.п., но мы-то и есть народ, поэтому мы не признаем этот вирус как вирус элитных групп. Такая риторика была характерна и для белорусских властей, и для некоторых чиновников на Украине, утверждавших, что нужно лечить коронавирус салом и чесноком. Другим характерным для популистов приемом стало приписывание причин коронавируса неким внешним воздействиям и его ассоциация с проблемами миграции, что делало тему вируса популярной не только среди правых популистов и центристов, но и в кругах ультра-правых радикалов. В России в самом начале пандемии риторика предполагала, что вирус исключительно привозят из Европы самолетами обеспеченные россияне. Строго говоря, ограничительные меры, нацеленные на самоизоляцию прибывающих из Европы, на это и были направлены. В США наблюдалась схожая риторика, и если Европа, где на тот момент наблюдалось больше, чем в США выявленных случаев, закрывала границы постепенно, то США это сделали достаточно жестко и одномоментно.