Ольга Кафанова - Переводы Н. М. Карамзина как культурный универсум

Еще один пример:

« Brutu s: … if not the face of men,

The sufferance of our souls, The time’s abuse, –

If these be motives weak, break off betimes,

And every man hence to his idle bed» (II, 1, 114–117).

«… Bewegt uns nicht die Ehre beym Volk, das tiefe Gefühl der sterbenden Freyheit und die Verderbniss unsrer Zeiten; sind diese Gründe zu schwach; so brecht bey Zeiten ab, und jeder gehe wieder in sein müssiges Bette» (357).

«…Естьли не возбуждает нас народная честь, глубокое чувство издыхающей вольности, и пагубное положение времян наших; есть-ли сии причины слабы, то разойдемся еще вовремя, и каждый ступай обратно на ложе свое» (41).

В этом последнем примере выражение народная честь, метафора издыхающая вольность являются точным переводом с немецкого ( die Ehre beym Volk, die sterbende Freyheit ) и не имеют соответствия в шекспировском тексте. Сравните: the face of men – вид, лицо людей; The sufferance of our souls – терпение наших душ.

Однако точность Карамзина порой оборачивалась буквализмом, хотя он и заявлял в Предисловии о своем стремлении избегать «противных нашему языку выражений». Испытывая недостаток в лексике, передающей психологические понятия, юный переводчик прибегал к калькам с немецкого (например, проницать в … – калька с немецкого – dringen in …, т.е. проникнуть, заглянуть во внутренний мир), которые довольно странно звучали в устах красноречивых героев, владеющих ораторским искусством. Так, Брут в его тексте говорил: «Теперь дружески прошу не проницать в меня далее» (20). Ему вторила Порция: «Я стараюсь сильнее проницать в тебя» (46).

Карамзин зачастую сохранял и порядок слов, свойственный немецкому синтаксису, что особенно ясно проявлялось в необычной для русского языка постановке сказуемого на последнее место в придаточных предложениях:

« Антоний : Я <���…> причинил бы зло Бруту и Кассию, которые, как известно вам, добрые люди суть» (82).

Это неудачная синтаксическая калька с немецкого: «so würd’ ich dem Brutus und Kassius Uebels zufügen, die, wie ihr alle wisst, ehrenwerthe Männer sind» (395).

В редких случаях у Карамзина встречается и искажение смысла, вызванное, по-видимому, неправильным или не вполне адекватным пониманием немецкого текста. Так, фразу из реплики Брута «Wir wollen Opfrer seyn, keine Schlächter» (359), которая точно воспроизводила оригинал («Let us be sacrificers, but not butcher», II, 1, 165) Карамзин перевел неверно: «Мы <���…> хотим быть жертвою, а не жертвоприносителями» (43). На самом деле смысл был другой: «Мы <���…> хотим быть жертвоприносителями, а не мясниками». Ошибка произошла потому, что Карамзин неправильно истолковал существительное «Opferer» (или редуцированное «Opfrer») как «жертву», в то время как оно означает «приносящий жертву». Точно такое же значение у Шекспира имеет «sacrificer», производное от глагола «sacrifice».

Вместе с тем «ученичество» Карамзина проявилось и в смешении стилей. Несмотря на то, что впоследствии он постоянно осуждал пристрастие к книжности и канцеляризмам (особенно в драматических переводах), сам он не мог избежать подобных недостатков в своем раннем опыте. Его перевод изобилует канцелярскими оборотами:

« Кассий : И будем клясться в непременном произведении в действо нашего предприятия» (40);

« Метелл : Он необходимо должен быть с нами» (42);

« Брут : … он мне друг, и имеет причину быть таковым» (45);

« Брут : Нетерпение в рассуждении моей отлучки…» (107).

В то же время молодой переводчик, не освободившись полностью от влияния классической иерархии трех «штилей», оформлял речи основных персонажей в торжественно-приподнятом тоне, тогда как для передачи живых диалогов горожан использовал разговорный, «средний» стиль. Он, по-видимому, специально вводил церковнославянизмы и архаизмы: «око», «глава», «ирой», «феатр», «мусикия», «чело», «дщерь», «постыждение», «рамена», «глас», «праводушие», «сретение», «елень», «владыка», «отвращать», «сокрыть», «зреть», «проницать», «облобызать», «соделать», «потщиться», «токмо», «сие», «толико», «колико», «паки», «есмь», «дабы», «оное», «тако» и т.д. В результате главные действующие лица, особенно в патетические моменты, говорят одинаковым выспренним языком в духе русских классицистических трагедий:

« Порция : Я жена, сие правда; но жена, которую удостоили боги быть дщерию Катоновою» (48).

« Лигерий : Повели токмо, и я невозможное исполнить потщуся…» (50).

Иногда смешение буквализмов, канцеляризмов и высоких славянизмов приводит к появлению корявых, неуклюжих фраз, вроде следующей:

« Октавий : … естьли словесный раздор приводит уже нас в пот, то доказательство оного будет иметь еще краснейшие капли последствием» (126).

Вместе с тем, несмотря на приверженность Карамзина к букве немецкого перевода, он все-таки допустил несколько сознательных «вольностей» в соответствии со своими художественными вкусами. Так, он внес поправки к характеристикам некоторых героев. Характер Брута он считал «изящнейшим». В предисловии к переводу относящийся к Бруту эпитет «edel» (благородный) он перевел как «изящный» (7).

В суждении Брута о Каске («Каким меланхоликом сделался этот человек», 126) определение темперамента Карамзин привнес от себя. В оригинале говорится о непонятливом (тупом, грубом) человеке: «What a blaunt fellow is this grown to be!» (I, 1, 300), что близко передано в немецком тексте: «Wie schwerfällig der Mensch geworden ist», то есть: «Каким неуклюжим (неповоротливым) стал человек» (343).

Наконец, не оставил он без внимания и описание характера Кассия. Слова, которыми Цезарь объяснял Антонию свое недоверие к худощавым людям, и Кассию в особенности, во французском и немецком изданиях подтверждались ссылкой на Плутарха. Карамзин, кратко изложив суть традиционного примечания («Нечто подобное сказал Цезарь и у Плутарха»), сделал собственное добавление: «Следующее описание свойства Кассиева есть изящнейшее и живейшее описание темперамента холерического» (21). Этот единственный оригинальный комментарий важен для выяснения эстетических вкусов начинающего литератора. Карамзин задумывался над проблемой соотношения характера и темперамента, и героев трагедии он пытался определить для себя как психологические типы 62 62 Позднее в одном из «Писем русского путешественника» («Лозана»), опубликованном в «Московском журнале» (1792), Карамзин пояснил, чтó он понимает под характером и темпераментом: « Темперамент есть основание нравственного существа нашего, а характер случайная форма его. Мы родимся с темпераментом, но без характера, который образуется мало помалу от внешних впечатлений. Характер зависит конечно от темперамента, но только отчасти, завися впрочем от рода действующих на нас предметов. Особливая способность принимать впечатления есть темперамент; форма, которую дают сии впечатления нравственному существу, есть характер. Один предмет производит разные действия в людях – от чего? От разности темпераментов, или от разного свойства нравственной массы, которая есть младенец» (154). . Реплику Цезаря, вызвавшую его особые похвалы, он и перевести постарался как можно лучше: «Меня должны окружать люди тучные, люди круглощекие и такие, которые ночью спят. Кассий сух; он много думает; такие люди опасны» (21) 63 63 Э. Г. Кросс относит это место к наиболее удачным в переводе: Cross A. G. N. M. Karamzin. A study of his Literary Career 1783–1803. Carbondale, Southern Illinois Univ. Press, 1971. P. 18. .