Давид Маркиш - Махатма. Вольные фантазии из жизни самого неизвестного человека

Тем временем угроза ареста поднадзорного Хавкина не только не рассеивалась, но и сгущалась. Володю дважды задерживали «по ошибке», трижды вызывали на допрос. Охранка не собиралась выпускать его из своего поля зрения: угодив туда однажды, человек оставался там навсегда. «Бывших неблагонадёжных не бывает» – эта аксиома действенна во все времена, во всяком случае, пока режим не рухнет в свой час и не развалится на части; после этого поднадзорные, как правило, становятся надзирающими.

Хавкина травили, и эта откровенная травля изматывала его нервы. Скрыться от неё и спрятаться где-нибудь в глухомани, как предлагала Ася, было невыполнимо: нашли бы и посадили за то, что оставил место постоянного проживания, не предупредив жандармское управление. Можно было, получив разрешение, перебраться в затхлую провинцию, в Бердянск, к тишайшим папе и маме, но там опальному студенту подработать репетиторством было куда сложней, чем в толерантной Одессе, а садиться на родительскую шею Володя не планировал. Оставался открытым, а вернее, полуоткрытым один ход – за рубеж, в край свободы, уже завоёванной и утвердившейся без помощи одесских народовольцев. Эту тему, из здравых опасений, Володя ни с кем не обсуждал, даже, до поры до времени, с Асей – не потому, что не доверял её скрытности, а по той причине, что, в случае побега за рубеж с морскими контрабандистами, девушка, помахав ему на прощанье мокрым от слёз платком, осталась бы куковать на берегу в полном одиночестве.

Такую жизненную перспективу Володя перед Асей не рисовал, хотя видел её отчётливо: тёмный ночной берег, матрос в фелюке подымает парус, Володя сидит в лодке на своей котомке. Поражённая разлукой в самое сердце, Ася заливается слезами… Была и другая возможность: добраться до Бессарабии, это не так далеко, и там перейти румынскую границу. Шансы на успех равны – пятьдесят на пятьдесят, – но сухопутный вариант опасней: на степной дороге можно, как кур в ощип, угодить в лапы полиции. Из этих двух вариантов Володя предпочитал первый: парусная фелюка надёжней бессарабской телеги, и уже к утру станет ясно, удалась ли морская попытка, и, если да, – концы в воду. Свобода! И, может быть, равенство и братство! Жандармская родина с её удушающим надзором останется далеко за кормой – может быть, ненадолго, не навсегда. И маленькая Ася на берегу не навсегда же там задержится – можно будет, обретя устойчивую почву под ногами, выписать её к себе в Париж и устроить жизнь по-человечески… Размышляя о бегстве на Запад, он в своих довольно-таки размытых планах оставлял место Асе; Володя был уверен в её безоблачных чувствах к себе, и это немного утешало его угрюмую поднадзорную жизнь. Их отношения складывались легко и доверчиво до определённого предела, до той границы, которую он, в отличие от румынской, не намеревался пересечь. Он привык к Асе, испытывал к ней заботливую жалость и, в ожидании будущего, берёг её для себя. Она мечтала, он знал, выйти за него замуж, но мечта эта была столь же эфемерна, как полёт на Луну: папа-провизор выпил бы яду собственного приготовления, лишь бы не допустить замужества дочки с сидевшим уже два раза за решёткой подпольным бунтарём и шаромыжником. Увлечение Аси лежало чёрным пятном на почтенной семье, и вполне светский Рубинер при каждом удобном случае молил Невидимого о том, чтобы проклятый мазурик как можно скорее провалился в тартарары и навсегда исчез из вида. Регулярно, почти каждый день, особенно ближе к вечеру, провизор живо себе представлял, что вытворяет уголовник с его девочкой, похожей на камею, и от этих воображаемых картин можно было, по свежим следам, наложить на себя руки… Он беспокоился понапрасну: Володя охранял Асину девственность, как Цербер на цепи. Эта роль была ему не в радость, но он считал, что правильно поступает: Париж Парижем, но попадёт ли туда Ася и поженятся ли они на свободе – это ещё был большой вопрос. И, если нет, папа подыщет дочке подходящего по всем статьям жениха, которому Хася Рубинер должна достаться цельной и непочатой.

В конце концов, Володя окончательно утвердился в решении бежать за рубеж. Сложности, связанные с этим решением, его не смущали: не он первый, не он последний. По слухам, витавшим вокруг Университета, ещё несколько студентов, заподозренных в связях с революционным подпольем, собирались бежать из России куда глаза глядят, скорей всего поначалу в Румынию. Володя допускал, что слухи эти – истинная правда, но вычислять потенциальных коллег и устанавливать с ними связи не спешил; он будет действовать один, на свой страх и риск, как волк в степи. Будет рассчитывать на самого себя – так надёжней и меньше риска, что кто-нибудь из товарищей развяжет язык и завалит всё дело. Пока что рано было начинать разведку в порту, толочься там в сомнительных пивных и кухмистерских и заводить знакомства с опасными людьми. Прежде всего, нужно было покончить с учёбой – сдать экстерном выпускные экзамены и получить университетский диплом, довольно высоко котировавшийся в европейских странах. На Западе ученик Мечникова не кирпичи собирался таскать и не на рынке торговать, а вернуться в лабораторию, уйти с головой в свою науку – зоологию простейших видов, этих неприметных невооружённым глазом зверков, разносивших смертоносные эпидемии и пандемии по всему белу свету. После разрыва с боевым подпольем Володя Хавкин утвердился во мнении, что бороться с «чёрной смертью» куда важней для людей, чем бегать с бомбой за генерал-майором Стрельниковым или даже за самим царём-императором. Ради победы над чумой и холерой стоило рисковать собственной жизнью, а ради убийства генерала и его случайной спутницы – нет, не стоило. Этими своими крамольными соображениями бывший боевик делился с Асей, и она с восторгом их воспринимала – как, впрочем, всё без исключения, что слышала от Володи Хавкина. Да, борьба с чумой! Да, с холерой! Благодарное человечество никогда не забудет! Но тут, главное, самому не прихватить заразу…

Чем ближе дипломные экзамены и день ночного рывка, тем зримей представлял себе Володя Хавкин тайный переход государственной границы, со всеми её заставами, постами и исполненными караульного рвения солдатами. Все эти радости поджидали сухопутного перебежчика, а морская дорога, к немалому облегчению Володи, грозила, в худшем случае, лишь потоплением лодки. Но шаткая морская стихия всё же не была такой скучной и муторной, как чёрствые холмы валашской степи.

Границы, как отточенным ножом, надреза́ли живую шкурку земли и своими гнусными заборами и рвами делили мир на куски. Володя Хавкин в таком делении не видел, как говорится, «ничего хорошего, окромя плохого». Размежеванье вело к междоусобице, озлоблению и войнам. Границы мешали людям понимать друг друга и препятствовали развитию науки. Царская власть держала границу на замке, а граждан – под замком; ветер западной свободы подтачивал основы абсолютной монархии и мешал управлять империей. Нечего обывателям ехать за границу и набираться там чужой заразы – хватает и своей родимой. Дома надо сидеть, судари и сударушки, так куда полезней для нравственного здоровья! «Держать и не пущать!» – это охранители государства не вчера придумали и не позавчера… Противостоять из подполья, с оружием в руках, отечественному произволу Володя Хавкин передумал, и теперь всю силу и волю своего характера направил в сторону западной границы. Там, за начерченной штыком чертой, расположена свобода, как соседняя квартира в большом доме. Дом большой, квартир много. Там не только свобода, у соседей – там другой мир, и люди в том мире живут по другим законам. Другая жизнь, другое измерение. Как будто не пограничный забор уродует общую землю, а непреодолимая вселенная пролегла между странами. Нет, преодолимая! Хавкин преодолеет её или пойдёт на дно моря, как мешок, набитый камнями мышц.