И. Ярмизин - Средневековье: забытая история Запада. Том 2. Волшебство повседневности

После завершения обеда гости вставали из-за стола, мыли руки и расходились по залам замка. А вечером хозяин радушно приглашал их в обеденный зал, чтобы послушать там песни о славных подвигах легендарных рыцарей и святых. Потом слуги вносили в зал свечи и вновь накрывали стол, но уже для парадного ужина. Только после окончания ужина гости начинали покидать замок. Согласно правилам этикета, хозяин провожал каждого до коня или повозки. Они выпивали по кубку вина и прощались.

Разумеется, ритуал столь важного действа был отработан до мельчайших деталей. Большое значение уделялось рассадке гостей: она проводилась по старшинству и по заслугам. Чем выше то и другое, тем ближе к хозяину пира, который восседал на самом видном месте, обычно в центре зала, на возвышении и на стуле, в то время как остальные сидели вокруг длинных столов на лавках. Хозяин одаривал своих приближенных и гостей, при этом подчеркивая полное пренебрежение к своему имуществу. Мог, например, не только подарить дорогущие вещи, но и демонстративно сжечь конюшню с очень дорогими скакунами.

Причем, чем более алчный был хозяин, тем более щедрыми дарами он осыпал присутствующих. Для нас – парадокс. Для средневековья – нет. Просто скупость позволяла накопить больше средств, чтобы затем потратить их на том же самом пиру. Жмотов в современном понимании тогда не было. Нынешнее восприятие денег, которые в поте лица зарабатываются и копятся всю жизнь, вплоть до смерти, люди того времени восприняли бы как род опасного психического заболевания. Деньги нужны были только для того, чтобы потом ими кого-нибудь одарить, показывая тем самым свою щедрость и благородство.

Кое-что от пира перепадало и простым людям: время от времени им выносили на большом блюде подношения с барского стола. По объедкам доморощенные аналитики оценивали степень значительности проводимого мероприятия, текущую финансовую ситуацию у местного графа или герцога и т. д. Такие оценки, бывало, даже влияли на политическую ситуацию. Возьмем, к примеру, Париж времен Столетней войны. 1431 год. Регент Франции – английский герцог Бедфорд. Вполне прогрессивный аристократ умеренных взглядов. Он хочет завоевать симпатии горожан, для чего организует пир. По случаю коронации Генриха VI. Торжество назначили на субботу, и предусмотрительные англичане стали к нему готовиться загодя. Сильно загодя. Например, жаркое приготовили еще в четверг, а перед подачей на стол просто разогрели. Это была роковая ошибка. Парижане восприняли такое угощение как кулинарное оскорбление, символ невероятного неуважения. Банкет характеризовали как «нищенский», и даже местные бомжи возмущенно заявляли, что такие невкусные объедки они не помнят, когда ели в последний раз. И все, на этом Париж для герцога был потерян навсегда. Сколько бы он не сделал хорошего, но чудовищного разогретого (!) жаркого ему не забудут никогда.

Обеты на обеде

За столом было принято давать различные клятвы. Часто клялись на каких-нибудь птицах: фазане, павлине, цапле. Предварительно выносили либо живую ее (в последствии птицу готовили и ритуально съедали), либо, что бывало чаще, уже приготовленную, но как бы живую: с оперением, распушенным хвостом, из клюва мог вырываться огонь и т. п. Клятва «на фазане» и прочей птице считалась самой твердой, изменить ей было никак нельзя. Нередко гости клялись один за другим, в порядке рассадки за столом. Страсти при этом кипели нешуточные. Еще бы, ведь на кону стояла не только личная честь, но и нередко судьбы целых наций. Вот, например, как было принято решение о начале столетней войны между Англией и Францией.

На пиру граф Солсбери, сидевший у ног английского короля Эдуарда III, обращается к даме с просьбой закрыть ему пальцем глаз. «О, могу даже двумя», – отзывается она. После чего он дает обет: «Ну что ж, клянусь тогда всемогущим Господом и его сладчайшей Матерью, что отныне не открою его, каких бы мучений и боли мне это ни стоило, пока не разожгу пожара во Франции, во вражеских землях, и не одержу победы над подданными короля Филиппа»:

Вот как принималось поистине эпохальное решение. А вскоре ко Дню всех святых 1337 г. в Париж прибыл епископ Линкольнский Генри Бергерш. Он привез послание короля Англии, адресованное «Филиппу Валуа, именующему себя королем Франции». Это означало постановку под вопрос наследования французской короны и объявление войны, которой суждено было стать самой длительной в мировой истории. А продолжалась она даже не 100, а 116 лет, – с 1337 по 1453 год.

Итак. Вопрос о войне и мире решили на пиру. Это так по-средневековому! Но и попытка избежать войны, предпринятая Эдуардом III ранее, была чисто средневековой. Вот что рассказывал о ней английский посол на встрече с венецианским дожем. Эдуард-де предложил Филиппу де Валуа, «именующему себя королем Франции», целых три способа мирного урегулирования. Во-первых, они могли бы сразиться один на один. Во-вторых, могли бы для аналогичной цели отобрать по 6—8 рыцарей с обоих сторон. И третье, «Если Филипп де Валуа является, как он это утверждает, французским королем, то пусть войдет в клетку с голодными львами, ибо никогда львы не набросятся на истинного короля; или же пусть совершит чудо с исцелением болящих как совершают его испокон веку все истинные короли». (Правда почему-то проверке предполагалось подвергнуть только французского короля, о себе самом англичанин скромно умалчивает). Естественно, Филипп благоразумно отказался от такого «предложения» и к голодным львам не пошел.

В большинстве случаев обеты, конечно, не имели таких глобальных последствий, но личных неприятностей доставляли более чем достаточно. Вот рыцарь клянется, что не будет ложиться в постель по субботам, а также не останется в одном и том же городе более пятнадцати дней кряду до тех пор, пока не убьет сарацина. Другой по пятницам не будет кормить своего коня, пока не дотронется до знамени Великого Турки. Еще один добавляет аскезу к аскезе: никогда не наденет панциря, не станет пить вина по субботам, не ляжет в постель, не сядет за стол и будет носить власяницу.

Не менее странные обещания дают и женщины, причем самые что ни на есть аристократки. Так, когда в 1601 году был осажден город Остенде, то Изабелла – утонченнейшая испанская принцесса – поклялась: «Пока не освободим город, я не сменю своей сорочки!». Длилась осада три года… А вот королева Филиппа Геннегауская, жена Эдуарда III, на уже упоминавшемся пиру перед началом столетней войны с Францией сообщает во всеуслышание, что беременна и далее говорит: