Сергей Зверев - Воинский дискурс: три источника, три составные части

Во-вторых, трактат начинается с необычной для полководцев античности заботы о справедливости: «Я думаю, что должно прежде всего убедиться в необходимости войны и открыть всему свету справедливость причин, побуждающих начать оную. Это единственное средство обратить на себя благоволение Божества, получить помощь небес, и ободрить войско к перенесению опасностей брани. Люди спокойные в своей совести и убежденные в том, что они не делают несправедливого нападения на других, а только защищают свою безопасность, к достижению сего употребляют все свои силы, между тем как те, которые почитают Божество разгневанным несправедливою войною, от сей мысли приходят в боязнь, дабы от неприятелей не случилось им претерпеть какого-нибудь бедствия. И так полководцу надлежит употребить сперва сношения и посольства, чтоб удобнее достигнуть предметы своих желаний и совершенно показать несправедливость требований, делаемых врагами; в случае же несогласия их с его законными представлениями, дать знать, что необходимость, а не зложелательство принудили его сделать набор войска. Пусть тогда он представит Бога свидетелем правоты своих намерений, пусть ясно покажет врагам, что он объявляет им войну не потому, чтобы почитал бедствия, наносимые оною маловажными, или не потому, что в сем случае преимущественною целью он имеет то, чтобы начать войну с одним желанием причинить зло неприятелям» [13, с. 29–31]. Трудно представить римского полководца I века, обременяющего себя посольствами только для того, чтобы очистить свою совесть, что не он является причиной кровопролития и смертоубийства и убедить своих воинов в том, что боги будут им покровительствовать. Конечно, и Цезарь не отвергал переговоры с неприятелем, но это скорее служило прагматичным средством вызнать замыслы врага, разведать его силы и, по возможности, внести раскол в его ряды. Боги Рима отнюдь не были альтруистами, a virtu римлянина была густо замешана на крови и сексе, что убедительно показал, например, П. Киньяр [11] Киньяр П . Секс и страх. М.: Текст, 2000. . К категории справедливости стало особенно чувствительно христианское сознание византийцев V–XI веков, формировавшееся под знаком ценностей религиозного пафоса общественной речи.

К тому же, прибегать к набору войска в I веке не было необходимости – в распоряжении римских полководцев были готовые легионы профессиональных солдат. Практика набора наемного войска получила в Риме распространение на пару веков позднее.

Интересно также указание трактата на необходимость очищения воинства перед предстоящим сражением: «Полководец, прежде вывода своих воинов на поле сражения, должен приказать очистить их от грехов, и общих или частных пороков духовными жертвами, предписанными законом Божественным, или назначенными в предсказаниях» [13, с. 35]. Трудно судить, насколько эта практика была распространена в римском войске I века, по крайней мере, в записках Цезаря о Галльской войне о подобных ритуалах не упоминается ни разу. Но по мере распространения христианства участие воинов в религиозных обрядах стало обязательным и, как будет показано далее, регламентировалось наставлениями военных трактатов. Заметим: жертвы предписаны духовные. Следовательно, трактат можно датировать не ранее IV в., когда христианство победило в Римской империи. Даже если бы Онассандр был христианином I века, ему бы не пришло в голову рекомендовать такое римскому магистрату. Ко всему прочему, приведенный здесь отрывок трактата можно переводить по-разному. Вот как он звучит в переводе А.Б. Шарниной: «Стратег, ведущий божественное [воинство] в сражение, [пусть положит] за первое искупление [грехов]. Пусть свободный от порока полководец выводит войска, которым, кто свят, путь указывает [божественный] закон, а очищающимся, – пророки, удаляя, если есть какое позорное пятно на государстве, или частным образом у каждого скверну». «Святыми» называли сами себя в первые века христиане. Сомнительно, чтобы всего через полтора-два десятка лет после распятия Христа (в соответствии с принятой датировкой трактата) его последователи умножились в римском войске настолько, что автору потребовалось входить в тонкости христианского вероучения и отделять «верных» от «оглашенных».

В-третьих, Онассандр, описывая порядок погребения павших, указывает: «Сие благочестивое дело есть священный долг мертвым и нужный пример для переживших, ибо всякий воин, видя пред глазами сию участь, что об нем будут не радеть, как скоро он погиб на поле брани, и судя по настоящему и о будущем, что и он, если умрет, равно не будет должным образом предан земле(выделено мной. – С.З.), нелегко переносит бесчестие остаться без гробницы» [13, с. 35]. Данный пассаж прямо противоречит существовавшим в I веке погребальным обычаям римлян: «В последние века республики и в первый век империи трупы обычно сжигались, и погребение в земле начало распространяться только со II в. н. э., возможно, под влиянием христианства, относившегося к сожжению резко отрицательно» [16, URL: e-libra, rmread/ 315738-zhizn-drevnego-rima..html].

Приведенные соображения позволяют предположить, что трактат Онассандра не мог быть написан ранее второй половины III – начала IV века. Слова Ф. Стуарта, что автор был «философ платонический» следует трактовать, что Онассандр был представителем неоплатонизма , чье учение стало известным в Риме со второй половины III века. Для неоплатоников было характерен политеизм – переплетение почти христианского понимания духовности с языческой религиозно-магической практикой с ее жертвоприношениями, гаданиями и предсказаниями, – отражение которой мы находим в трактате.

Неудивительно, что Онассандр, сам отличавшийся прекрасным слогом [12] Ф. Стуарт писал: «…в какое бы время он не жил, только мы видим в его сочинении удивительную для своего века чистоту слога» [5, с. 4]. , придавал такое значение слову военачальника: «Полководец должен быть красноречивым. Сие дарование военачальника много пользы может доставить войску. Когда он будет расставлять воинов в боевой порядок, тогда убедительная его речь внушит им презрение к опасностям и желание оказать дела доблестные. Звук трубы, достигнув слуха воинов, не столько воспламеняет их души к сражению, сколько речь, возбуждающая их мужество на месте битвы. Во время неудачи и поражения утешительная речь ободрит унылые сердца. Речь военачальника, могущая доставить утешение в несчастьях, претерпеваемых войском, гораздо полезнее искусства лекарей, обыкновенно сопутствующих воинам для уврачевания их ран. Врачи своими лекарствами пользуют только раненых, а речь полководца придает бодрость утомленным и возбуждает отважность в бодрых. Но как болезни внутренние лечить труднее, нежели наружные, так и утешительной речью исцелить сердце от малодушия гораздо труднее, нежели уврачевать ясную по наружным признакам телесную болезнь; и так, если никакой город не посылает войска без военачальника, то не должно избирать военачальником человека, не обладающим даром красноречия» [13, с. 17].