Коллектив авторов - Концепции современного востоковедения

Смысл и ценность в этом контексте совпадают, и совпадают соответственно мир смыслов и мир ценностей. Чрезвычайно существен и семиотический аспект проблемы: семиотическая трактовка культурных объектов ведет к еще одному сближению – мира смыслов (ценностей) и семиосферы . Отсюда следует, что все культурные события в известном отношении можно рассматривать как тексты (что особенно характерно для постмодернизма) 23 23 См. об этом, например: Нуржанов Б. Г. Бытие как текст. Философия в эпоху знака (Хайдеггер и Деррида) // Историко-философский ежегодник’92. М., 1994. . В свою очередь, это означает, что анализ культурных событий, культурных феноменов предполагает герменевтический процесс понимания и интерпретации.

Поскольку каждый культурный феномен (≈текст) уникален, из этого, как полагают некоторые науковеды, следует невозможность обобщений и абстракций, оперирование которыми и есть важнейший признак «настоящей» науки. Например, Великая французская революция, естественно, свершилась единожды, она уникальна; на долю историка остаются фактология и фактография, ими он предположительно и занимается, стремясь во всех деталях восстановить соответствующие события и пр. Разумеется, это очень примитивное представление об истории (здесь игнорируется вопрос об исторических закономерностях, структурных и каузальных объяснениях в исторической науке и т. д.).

Другое отличие, которое в глазах ряда науковедов и философов отграничивает точные/естественнонаучные дисциплины от гуманитарных с точки зрения объекта анализа, заключается в том, что текст естественным образом допускает различные интерпретации, причем это принципиально присущее ему свойство.

Рассмотрим кратко изложенные аргументы, фактически отказывающие гуманитарным дисциплинам – временно, до достижения надлежащей зрелости или же в принципе – вправе считаться подлинными науками.

По поводу уникальности гуманитарных фактов и событий верно пишет Г. Ю. Любарский: «Любое реальное явление уникально, и историческое событие уникально, и данное падение яблока – тоже уникально. Это означает только, что для того, чтобы конкретное явление стало научным фактом, оно должно быть воспринято как неуникальное» 24 24 Любарский Г. Ю. Морфология истории. М., 2000. С. 12. . Уже сам факт, что историки называют известные события во Франции 1789–1794 гг. революцией , явственно говорит о том, что данные события функционально сближаются (отождествляются) по каким-то важным признакам с иными социально-политическими движениями наподобие Английской буржуазной революции XVII в., революций 1848–1849 гг. в ряде европейских стран, Синьхайской революцией в Китае 1911–1913 гг., Октябрьской революцией в России и т. д. (и одновременно противопоставляются родственным, но другим историческим событиям – таким, как восстание, бунт, мятеж). Иначе говоря, имеет место процесс абстрагирования , который и переводит уникальное в разряд неуникального, обобщенного, абстрактного. Результат абстрагирования закрепляется в языке.

Разумеется, не приходится отрицать, что сложность общественных событий, других объектов гуманитарных наук действительно многократно превосходит уровень сложности объектов естественнонаучных дисциплин, ввиду чего формирование научных парадигм и «нормальной науки» (в смысле Т. Куна) объективно затруднено – а скорее всего сам науковедческий подход на материале гуманитарного знания требует определенных коррективов (ср. ниже).

О неоднозначности научной трактовки в гуманитарных науках как о сущностном признаке достаточно подробно пишет В. М. Аллахвердов в небольшой главе, озаглавленной «Сравнение методологических принципов гуманитарных и естественных наук» 25 25 Аллахвердов В. М. Сознание как парадокс. СПб., 2000. С. 98–106. . Как полагает автор, если ученые-естествоиспытатели исходят из принципа рациональности мира, понимаемого как вненаучность явлений, не поддающихся каузальному объяснению, то гуманитарии исходят из презумпции смыслового совершенства текста: «…расширение контекста и усилия толкователя должны привести в конце концов к постижению стройного и единственного смысла этого текста» 26 26 Там же. С. 98. . Аллахвердов оговаривается – и придает этому обстоятельству принципиальное значение, – что «стройным и единственным смыслом» текст обладает для конкретного исследователя ; другой исследователь может усматривать в том же тексте иной смысл, который для него тоже будет «стройным и единственным». В качестве одного из примеров фигурируют разные трактовки знаменитого рассказа И. И. Бунина «Легкое дыхание» в исследованиях Л. С. Выготского, А. К. Жолковского и Вяч. Вс. Иванова. «По Выготскому, Бунин создал образ “беспутной гимназистки”. По Жолковскому, Бунин вообще не дает моральных оценок, а образ героини нужен ему лишь для того, чтобы оттенить интерьеры, в которых она действует. По Иванову, бунинская героиня – светлая, ясная, духовно глубокая личность. <���…> Аргументы в пользу любой из этих позиций всегда можно привести, но как выбор той или иной позиции может быть доказан?» 27 27 Там же. .

Принципиальная возможность разночтений, расходящихся интерпретаций коренится, как полагает Аллахвердов, в разной природе идеализации анализируемого объекта, к которой естествоиспытатели и гуманитарии прибегают в равной степени, но естественнонаучная идеализация и гуманитарная оказываются, мы бы сказали, омонимами. «В естественной науке неизбежно строятся логически совершенные идеализированные объекты (принцип идеализации). Ученый-гуманитарий обязательно рассматривает все тексты и явления через призму собственных идеалов » 28 28 Там же. С. 99. . Иначе говоря, естественнонаучная идеализация есть результат применения логического принципа абстракции, в то время как гуманитарная – следствие признания непротиворечивости научной конструкции по отношению к презумпциям автора или соответствующего научного сообщества («…в гуманитарной науке все решает научное сообщество» 29 29 Там же. С. 106. ). Еще иначе можно сказать, стоя на обрисованных позициях, что естественнонаучная истина есть продукт согласования идеального объекта с чем-то, что внеположено как самому этому объекту, так и исследователю, а гуманитарная предполагает согласование одного идеального объекта с другим (другими), в равной степени порожденными исследователем.

Сами гуманитарии отнюдь не спешат безоговорочно признать фатальную невозможность строго научного, логически выверенного доказательства истин, добываемых (генерируемых) представителями своих наук. В качестве определенной индикации соответствующих настроений можно привести слова М. Л. Гаспарова, где за несколько легкомысленной формой стоит вполне серьезное содержание: «Главное в том, чтобы считать, что дважды два – четыре, а не столько, сколько дедушка говорил (или газета “Правда”, или Священное писание, или последний заграничный журнал)» 30 30 Философия филологии: Круглый стол // Новое литературное обозрение. 1996. № 17. С. 53. . «Дважды два – четыре» здесь, конечно, символ точного знания, не зависящего от конвенций и традиций научного сообщества настолько, насколько это вообще возможно 31 31 Мы оставляем в стороне не столь уж редко выдвигающийся тезис, согласно которому естественным наукам точность придает использование математики, благодаря которой поведение Вселенной «описывается небольшим числом математических законов, в свою очередь выводимых из некоего общего набора физических принципов, также выражаемых на математическом языке» ( Клайн М. Математика: Поиск истины. М., 1988. С. 142). Во-первых, природа объяснительной силы математики сама по себе является своего рода загадкой; во-вторых, математизация гуманитарных наук, в особенности средствами неколичественной математики, в последние десятилетия также набирает силу. .