А. Степанов - Число и культура

Открытия в 1898 г. явления естественной радиоактивности П. и М. Кюри, а в 1938 г. явления искусственного расщепления ядра Ф. и И. Жолио-Кюри были предварены аналогичными открытиями в сфере социологии, в первую очередь марксистской. Неотъемлемой заслугой большевиков оказалось не только опытное доказательство возможности получения и использования в своих целях связанной энергии общественного ядра (путем его расщепления), но и создание конкретного политического устройства, способного реализовать цепную реакцию деления социума (натравливания одних слоев на другие), в форме взрыва чудовищной силы. «Партия нового типа» объективно оказалась социально-политическим аналогом атомной бомбы, предварившим последнюю почти на полвека; а Ленину по праву принадлежит честь считаться не только Эйнштейном, но и Оппенгеймером в политике.

Как бы ни были сильны политические противники большевиков, как бы ни превосходили они их численно и по репрезентации интересов основного населения, исход борьбы был предрешен. Если пассеистические политики располагали набором лишь традиционных средств и приемов (так сказать, «кавалерией», «пехотой», «окопным противостоянием»), то у большевиков в запасе были политические «ядерные устройства». Борьба заведомо оказалась неравной.

В конечном счете произошло то, что не могло не произойти: если не раньше, то позже, если не в одном, так в другом регионе. Та легкость и быстрота, с которой тоталитарные принципы распространились на другие страны, доказывает, что в этих странах существовали могучие «встречные влияния» (излюбленный термин В. М. Жирмунского), что идея, как говорится, «висела в воздухе». И именно Ленину, вопреки изобретению и применению адской политической машины (а, может быть, как раз благодаря этому изобретению и применению), принадлежали с 1921 г. лихорадочные, страстные попытки остановить ее взрывное антигуманное действие, перевести механизм в режим управляемого реактора, утвердив нэп. Но механизм уже зажил самостоятельной жизнью, подчиненной своим жестким, объективным законам.

Что испытывают различные частицы среды, различные члены общества, когда эту среду, это общество сжимают со всех сторон и одновременно дают выход в виде мощной «кумулятивной струи»? Тяжелый гнет или свободу? Когда Столыпин открыл дорогу капиталистическому предпринимательству, определенные социальные круги, безусловно, испытывали чувство освобождения. Политический гнет казался им, по-видимому, не столь уж высокой (тем более, что необходимой) платой за предоставленную свободу. Сходные переживания испытывали и многие рабочие в период пролетарской диктатуры. Но этого мало.

Когда путем идеологической и политической бомбардировки разрушались внутриядерные, близкодействующие связи между основными трудящимися классами: положительно заряженным пролетариатом и нейтральным в социалистической революции крестьянством (не говоря об отрицательно заряженной, вьющейся вокруг трудящегося ядра буржуазии и нэпманах), – то высвобождались не только огромные запасы социальной энергии, но и извечные противоречия между классами. Тем более, что взаимная обособленность пролетариата и крестьянства возросла в процессе нарастающей индустриализации и урбанизации общественной жизни. Ремесленник и крестьянин, горожанин и сельчанин – подобные размежевания возникли с тех пор, как произошло разделение общественного труда, как нарушилось первоначальное родоплеменное единство со свойственным ему «равенством первобытного коммунизма». Новое, коммунистическое течение стремилось преодолеть противоречия между умственным и физическим, квалифицированным и неквалифицированным, городским и деревенским трудом, восстановить древнее, утраченное в процессе развития общества и культуры равенство, зарядив извечный, но прежде вытесненный из сферы сознательного внимания, психический комплекс новой эмоциональной и интеллектуальной энергией. Новейший виток социального равенства мог реализоваться, однако, уже не на крестьянском фундаменте (со старым, как цивилизованный мир, подозрительным отношением крестьянина к «погрязшему во зле и разврате» городу), а на пролетарском: «поднять» деревню до города, внедрить там индустриальные отношения, нимало не сообразуясь с коренными интересами и желаниями крестьян.

В результате был возрожден древний, дотоле подспудный, в значительной степени вытесненный в общественное подсознание комплекс социальной эгалитарности. На службу данному комплексу оказалось возможным призвать политические формы, свойственные в первую очередь городам. Крестьянин – в силу условий жизни и деятельности – обычно далек от политики, по крайней мере от политической инициативы, выступая чаще всего (как справедливо замечено еще со времен Великой французской революции) в качестве реакционной силы. Самые передовые достижения цивилизации – как технические, так и социально-политические – направлялись большевиками, таким образом, на обслуживание древнейших, до- и антикультурных эмоционально-идеологических комплексов. А политически самая совершенная в мире партия и ее «самая передовая» идеология оказались активным проводником самых первобытных, варварских тенденций. «Цивилизованное варварство» – это выражение нам привычно по отношению к национал-социалистам. Но оно в неменьшей степени применимо и к их предшественникам, т. е. к большевикам.

Социально-идеологическая истерия бушевала в 30-х годах не только в Германии, но и в России, создавая у населений обеих стран массовое впечатление осуществления вековечных надежд и небывалого собственного могущества. Общей была ненависть к традиционным демократиям. Общим был и политически авангардистский характер режимов. Однако разные школы новаторов враждуют между собой нередко еще более остро, чем с традиционалистами. И тщетно Сталин стремился установить близкие, «родственные» отношения с германским фашизмом, на время «по-братски» разделив сферы влияния. Бой не на жизнь, а на смерть был предрешен. Столкнулись между собой уже не только политические режимы, социально-политические системы, но и народы. Народы, которых обуял политический дух социализма или национал-социализма.

Будет неточно назвать соответствующие внутренние режимы социально-политическим гнетом: слишком далеки они от традиционных, действующих «сверху» диктатур. Им свойственно, скорее, великое иррациональное тождество между крайними формами рабства и свободы, великое и заветное слияние противоположностей, достигшее ранга велений Истории и Судьбы. Большевики и стали судьбою нашего народа, прочно (казалось, навеки) оседлав девятый вал Истории, надежно овладев ее скрытой сущностью и тайным для других именем.