Грэм Хэнкок - Ковчег завета

Поскольку это венчало все, что я разузнал, я почувствовал, что не могу пренебречь этим ранним и искренним свидетельством. Исторические книги на моих полках, разумеется, не упоминали никаких «белых людей», посетивших Эфиопию раньше самого Алвареша. Но это не исключало возможности того, что белые люди побывали-таки там — белые люди, принадлежавшие к военно-духовному ордену, известному своими международными связями и своей скрытностью; белые люди, которые, по словам Вольфрама фон Эшенбаха, «всегда отвергали допросы»; белые люди, которых порой посылали «в отдаленные страны… чтобы помочь им отстоять свои права»; белые люди, чья штаб-квартира в XII веке стояла на фундаменте храма Соломона в Иерусалиме.

Странное заявление священников о «белых людях», прибывших в Лалибелу, поразило меня как нечто в высшей степени важное. Прежде всего, оно укрепило мою убежденность в том, что Вольфрам не занимался домыслами, когда в своем «Парсифале» связал тамплиеров столь тесным образом со своей криптограммой Грааля и с Эфиопией. Да и не был он никогда писателем-фантастом; напротив, он был прагматичным, умным и целеустремленным человеком. Я все больше утверждался в мысли, что мои подозрения относительно него были оправданны и что он действительно имел доступ к внутреннему кругу людей, владевших великой и ужасной тайной — секретом последнего пристанища ковчега завета. Быть может, благодаря услугам своего «источника» — тамплиера Гийо де Провэна или более прямому контакту, орден поручил ему закодировать секрет в захватывающем романе, который будет рассказываться и пересказываться на протяжении столетий.

Почему тамплиеры могли пожелать, чтобы Вольфрам сделал это? Я не мог не подумать об одном, по крайней мере, возможном ответе. Если бы тайна местонахождения ковчега была записана и хранилась в некоем контейнере (например, в погребенном в земле ларце), она могла быть утрачена или забыта в течение одного столетия или могла бы стать достоянием гласности, если бы кто-то откопал ее. Умно закодированная в популярном изложении вроде «Парсифаля» (который, как я уточнил, был переведен почти на все современные языки и переиздавался только на одном английском языке пять раз в 80-е гг. нашего столетия), та же тайна имела прекрасную возможность сохраниться бесконечно долго в мировой культуре. Таким образом, с течением столетий она стала бы доступной для тех, кто окажется способен расшифровать код Вольфрама. Короче говоря, она была бы спрятана на самом виду, воспринималась бы как «отличная шутка», но и была бы доступна лишь тем немногим — посвященным, непосторонним, решительным охотникам — как карта клада, каковой она и была.

Посещение Шартрского собора и чтение «Парсифаля» Вольфрама весной и летом 1989 года открыли мне глаза на многие вещи, которые я упустил раньше: прежде всего, на поистине революционную возможность того, что рыцари ордена тамплиеров могли совершить экспедицию в Эфиопию в XII веке в поиске ковчега завета. Как объясняется в главе 5, мне не составило труда понять, что побудило их сделать это. Но теперь мне предстояло установить: есть ли — помимо «поиска» тамплиерами приключений, в чем я уже не сомневался — какое-либо еще действительно убедительное свидетельство того, что последним местом упокоения ковчега завета и в самом деле может быть алтарь в Аксуме?

В конце концов, по всему свету имеются буквально сотни городов и церквей, похваляющихся священными реликвиями того или иного рода — кусками Креста Господня, плащаницей, фалангой пальца Святого Себастьяна, копьем Лонгина и т. д., и т. п. Почти в каждом случае, когда проводилось адекватное исследование, оказывалось, что подобные похвальбы не имели реального основания. Так почему же Аксум должен быть исключением? Тот факт, что его обитатели явно верили в собственные легенды, на деле ничего не доказывает, разве только то, что эти обитатели — люди впечатлительные и суеверные.

Одновременно существует ряд основательных причин считать, что эфиопы не обладают ковчегом завета.

Во-первых и прежде всего: в середине XIX века Аксум посетил легат патриарха Армении, полный решимости доказать, что предание о нахождении там ковчега, «в которое верит вся Абиссиния», является на деле «отвратительной ложью». Оказав определенный нажим на священников Аксума, легат — по имени Димофей — добился, чтобы ему показали пластину из «красноватого мрамора длиной в двадцать четыре сантиметра, шириной в двадцать два сантиметра и толщиной лишь в три сантиметра», которая, подтверждению абиссинских священников, была одной из двух скрижалей, хранившихся в ковчеге. Они так и не показали ему саму вещь, которую эфиопы считали ковчегом, и надеялись, что он удовлетворится видом скрижали, которую они называли: «Табот Моисея».

И Димофей действительно остался доволен. С очевидным удовольствием человека, только что разоблачившего большой миф, он записал:

«Камень почти не поврежден и не несет на себе следов старения. Самое большее, он может относиться к тринадцатому или четырнадцатому столетию нашей эры… Глупые люди вроде этих абиссинцев слепо приняли этот камень за оригинал и купаются в лучах незаслуженной славы обладания им, [ибо он] не является истинным подлинником. Знатоки Священного писания не нуждаются в дополнительных доказательствах: дело в том, что скрижали, на которых были записаны божественные законы, были вложены в ковчег завета и утрачены навсегда».

Что мне оставалось думать? Если каменная пластина, показанная армянскому легату, действительно была извлечена из реликвии, которая, по утверждениям обитателей Аксума, и была ковчегом завета, тогда он правильно предположил, что они купаются в лучах незаслуженной славы, ибо излишне даже говорить, что нечто, изготовленное «в тринадцатом или четырнадцатом столетии нашей эры», вряд ли могло быть одной из двух «скрижалей», на которых якобы были записаны десять заповедей более чем за двенадцать веков до рождения Христова. Иными словами, если содержимое было фиктивным, тогда и контейнер должен был быть поддельным, и, значит, все аксумское предание в самом деле является «отвратительной ложью».

И все же мне казалось, что преждевременно делать пбдобный вывод, не попытавшись прежде найти ответ на важный вопрос: действительно ли Димофею показали предмет, считавшийся подлинным таботом Моисея, или нечто другое?

Этот вопрос напрашивался сам собой, поскольку армянский легат был явно оскорблен и обижен самой возможностью того, что такие «глупые» люди, как эфиопы, обладают столь ценной реликвией, как ковчег завета, и потому жаждал доказать обратное. Больше того, перечитывая его отчет, я уловил, что его желание подтвердить собственные предположения пересилило исследовательский дух и что он так и не понял всей утонченности и изобретательности эфиопского характера.