Грэм Хэнкок - Ковчег завета

• Имеются четкие сведения, указывающие на то, что иудейская вера играла важную роль в Эфиопии задолго до прихода в IV веке н. э. христианства. Они же подсказывают, что иудеи и христиане позже вступили в длительную борьбу не на жизнь, а на смерть. В ней победили христиане, которые и захватили ковчег завета. С тех пор они постепенно включили ковчег в свои собственные, неиудейские религиозные обряды. Таково было единственное удовлетворительное объяснение иначе не поддающейся пониманию аномалии, а именно: центральной, уникальной в христианском мире роли, которую в службах Эфиопской церкви играют копии реликвии Ветхого Завета.

• Эти копии являются отражением, содержимого ковчега, т. е. скрижалей, а не самого ковчега. Поначалу этот факт запутал меня; теперь я понял, что это был лишь образец культуры, «экономившей на своих символах». В святая святых каждой из более чем двадцати тысяч православных церквей Эфиопии хранился свой табот. За всеми этими таботат, да и за суеверным благоговением, которое они внушают населению в целом, скрывается таинственный и могущественный предмет. Теперь мне представлялось вполне возможным, что таковым предметом может на самом деле быть священный ковчег завета.

Разумеется, еще не все концы сходятся с концами. В том числе следует указать важную проблему этнической принадлежности царицы Савской (была ли она действительно эфиопкой?). С нею связано не менее весомое и законное сомнение, высказываемое учеными: возможно ли, что в эпоху Соломона Эфиопия имела достаточно «развитую» цивилизацию, для того чтобы вступить в прямой культурный контакт с Древним Израилем? И наконец, остается проблема Аксума, к которой в 1983 году мое внимание привлек Ричард Пэнкхерст 28 28 См. главу 2. . Этот священный город даже еще не существовал во времена Соломона, и, следовательно, ковчег не мог быть доставлен туда. Но это не исключает возможности, что реликвия хранилась в каком-то ином месте Эфиопии, а позже была перенесена в Аксум. Тогда где находилось это «иное место» и почему я не нашел предании о нем?

Таковы, понимал я, вопросы, на которые мне придется искать ответы. Возникали и другие вопросы. В самом деле, оккультной и скрытой природе ковчега завета присуще то, что он постоянно порождает вопросы, путаницу, двусмысленности и предчувствия дурного. Предмет столь редкий и ценный, наделенный подобной силой, горячо почитавшийся на протяжении стольких столетий и заряженный сверхъестественной энергией Бога, едва ли должен выдавать свои секреты с легкостью или любому случайному искателю.

И все же я чувствовал, что уже раскопанные мною сведения, подтверждающие притязание Эфиопии на роль последнего пристанища ковчега, стимулируют работу мысли в достаточной степени, для того чтобы продолжить исследование. Больше того, когда я соединил эти сведения с результатами моей расшифровки «Парсифаля» Вольфрама, мне трудно было удержаться от вывода, что два плюс два действительно равняется четырем.

Короче говоря, зная уже то, что я знал, мне не казалось удивительным, что тайная традиция поиска была сосредоточена на Абиссинском нагорье. В конце концов, для группы рыцарей, личности которых связаны с тайнами храма Соломона, никакая другая реальная историческая реликвия, кроме ковчега не могла послужить более подходящей целью рыцарских усилий. Одновременно лишь в одной стране следовало предпринимать такие усилия со сколь-нибудь реальной надеждой на успех, в стране с живым институтом поклонения ковчегу с наследием Соломона и с правдоподобным притязанием на обладание самим ковчегом.

Поэтому я верил, что прав в своей гипотезе, что в конце XII века тамплиеры направились на поиск в Эфиопию, и верил, что они нашли бесценную реликвию, которую Вольфрам описал как «осуществление сердечного желания». Как я расскажу в следующей главе, я также верил, что они утратили ковчег в очередной раз, что его отобрали у них и они вынуждены были покинуть Эфиопию без него.

Почему? Потому что немногие храбрецы осмеливались посещать Эфиопию в поисках ковчега в XIV веке после полного уничтожения ордена рыцарей храма Соломона.

Дальше: хотя они и путешествовали в разное время, все более поздние искатели приключений были прямо связаны с тамплиерами и унаследовали их традиции.

С I по VI века империя со столицей в Аксуме в северной Эфиопии по праву могла претендовать на место среди самых мощных и процветающих в известном тогда мире. Она вела дела на равных с Римом и Персией и отправляла свои парусники в далекие порты Египта, Индии, Цейлона и Китая. Впечатляли ее достижения в архитектуре и искусстве, и она стала первым бастионом христианства в Черной Африке, приняв новую религию в качестве государственной в начале IV века н. э. (приблизительно одновременно с удивительным обращением Константина Великого).

К VII же веку свет Аксума стал меркнуть, он уже редко посылал посольства за границу, а его когда-то огромная военная сила пришла в упадок. Эти перемены, приведшие со временем к полной изоляции, были тесно связаны с наступлением воинственных сил ислама и с окружением абиссинского христианства при и после жизни пророка Магомета (570–632). «Окруженные врагами своей религии, — писал Эдуард Гиббон в книге «Упадок и падение Римской империи», — эфиопы спали почти тысячу лет, забыв о мире, который забыл о них».

Указанное великим английским историком тысячелетие длилось примерно с шестого по шестнадцатое столетие, и в тот период, справедливости ради стоит заметить, Эфиопия практически исчезла из мирового сознания. Ранее хорошо известная и привлекавшая довольно большое число путешественников, эта христианская страна в отдаленных нагорьях Африки постепенно превратилась в таинственную землю мифов и магии, в которой, как считалось, обитали драконы и другие чудовища, в терра инкогнито, в которую никто не осмеливался проникнуть.

Так и хочется предположить, что абиссинцы вернулись в состояние варварства или пребывали в застое на протяжении долгой черной дыры в своей истории. Мои исследования показали, однако, что истина заключалась в прямой противоположности: как доказали необычайные, высеченные из скалы церкви Лалибелы, в стране сохранялась богатая и своеобразная культура. Больше того, хотя эта культура была обращена внутрь и с подозрением относилась к иностранным державам, она продолжала поддерживать контакт с внешним миром. Сам принц Лалибела провел двадцать пять лет в изгнании в Иерусалиме во второй половине XII века. И именно из Иерусалима он вернулся, чтобы востребовать свое царство и создать монолитные церкви, носящие сегодня его имя.