Эдвард Араб-Оглы - В лабиринте пророчеств. Социальное прогнозирование и идеологическая борьба

В своих расчетах авторы обеих книг умаляют возможные достижения науки и техники, а между тем удвоение научных знаний и технологических нововведений на протяжении нашего века происходит в несравненно более короткие сроки, чем весьма проблематичное удвоение «угрожающих величин» в их экстраполяции. Не составляет большого труда найти иные, вполне обоснованные коэффициенты для всех факторов, фигурирующих в их прогнозе, из которых будут напрашиваться совершенно другие выводы. Футурологические экскурсы Форрестера и Медоуза в XXI век в конечном счете никак не могут служить подтверждением мнимых «пределов экономического роста»; они лишь свидетельствуют о пределах экстраполяции как метода исследования будущего.

Теоретическая произвольность и методологическая несостоятельность этих прогнозов очевидна для многих ученых на Западе. [167] См.: «The New York Times Book Review», April 2, 1972. В данном случае, однако, обращают на себя внимание не столько их заблуждения и просчеты, сколько то обстоятельство, что этот пессимистический взгляд в будущее приобрел в изображении буржуазной печати характер чуть ли не социального откровения. Появись книга Форрестера каких-нибудь три года назад, его взгляды отвергли бы с пренебрежением, констатировал журнал «Форчун», но «в этом году мы, вероятно, не увидим издания более важной книги». [168] «Fortune», September, 1971, p. 131. Собственно говоря, на Западе никогда не было недостатка в Кассандрах, предрекающих всякого рода бедствия, и об интеллектуальном климате и настроениях следует судить не по наличию мрачных прогнозов, а по отношению к ним различных слоев населения. Вот почему можно понять нескрываемую тревогу Энтони Винера, который в своем докладе на III Международной конференции по исследованию будущего (Бухарест, сентябрь 1972 года) вынужден был заявить: «Сегодня на Западе тот класс, который в прошлом был наибольшим поборником „прогресса“, а именно — верхний слой средней буржуазии — впервые стал разочаровываться в этой концепции, особенно в США и Северо-Западной Европе». [169] A. J. Wiener, The Prospect for Mankind and a Year 2000 Ideology. Hudson Institute, 1972, p, 8.

Восторженный прием, оказанный мрачным футурологическим прогнозам «Римского клуба», несомненно, свидетельствует о возрастающем пессимизме в оценке долговременных перспектив научно-технической революции, ее экономических и социальных последствий в условиях антагонистического общества. Общественное мнение на Западе явно и глубоко обеспокоено злоупотреблениями, которые сопровождают использование технологических достижений монополистическими корпорациями с целью увеличения своей прибыли. «Кризис окружающей среды», «экологический Армагеддон», «технологическое самоубийство цивилизации» ныне заслонили заманчивые перспективы 2000 года, которыми еще совсем недавно футурологи почти единодушно обольщали публику.

Сейчас среди футурологов ведется оживленная полемика между так называемыми «технологическими оптимистами» и «социальными пессимистами». Нет необходимости входить в детали этой полемики, чтобы убедиться в том, что она во многом напоминает спор о бутылке, про которую одни говорят — «она уже наполовину пуста», тогда как другие возражают — «она все еще наполовину полна». В ходе этой полемики, в частности, на страницах журнала «Фьючерист» в 1971–1972 годах, были высказаны веские доводы против взглядов Дж. Форрестера, Д. Медоуза и др. Так, Бернхэм Беквит отмечал, что их пессимистические прогнозы исходят из явно предвзятых и вместе с тем ложных посылок, а именно из молчаливого предположения, будто технический прогресс не может остановить быстрого роста затрат на сырье и материалы, обеспечить изобилие продовольствия, а человечество заведомо окажется не в состоянии предотвратить катастрофическое загрязнение среды или ограничить рождаемость. Подобные прогнозы несостоятельны, заключает он, их в лучшем случае можно рассматривать как предостережение.

Оптимизм самого Беквита, как и ряда других футурологов, покоится, однако, на весьма шатком основании. Свои надежды на будущее они связывают со стихийным действием рыночного механизма и закона спроса и предложения: по мере исчерпания природных ресурсов рост цен на них будет, мол, автоматически принуждать к экономии материалов, к замене редких более распространенными. В условиях капиталистического производства и погони за прибылью такие расчеты выглядят крайне сомнительными, ибо цены на сырье определяются не его относительной редкостью в недрах Земли и не соображениями экономии, а издержками по его добыче, транспортировке и переработке. Запасы каменного угля на земном шаре во много раз превышают запасы нефти, однако добыча угля во многих капиталистических странах сокращается, добыча же нефти быстро растет, и она вытесняет уголь из энергетического баланса. Столь же сомнительно, что под давлением общественного мнения и правительства монополистические корпорации прекратят загрязнение среды, добровольно пойдут на увеличение своих издержек производства. Как ни парадоксально, но оптимистами, уповающими на технологию, выступают в основном социологи и экономисты. «В оценке способности общества разрешить свои проблемы представители общественных наук как группа выглядят более оптимистичными, чем представители естественных наук и технологии… — констатирует журнал „Фыочерист“. — Многие из ведущих социальных пессимистов — это специалисты в таких областях знания, как биология, инженерия и т. д.». [170] «The Futurist», vol. VI, № 2, April 1972, p. 63. Вряд ли стоит оспаривать тот факт, что последние могут вполне компетентно судить о потенциальных возможностях науки и техники. Их пессимизм объясняется не тем, что они умаляют роль технологии, а тем, что, по их убеждению, ее эффективность зависит от социальных факторов. Что касается оптимистов, то технологический радикализм призван оправдать социальный консерватизм в их взглядах.

Впрочем, по трезвому размышлению, откровенный пессимизм футурологов заслуживает не больше доверия, чем широковещательный оптимизм. И тот и другой в значительной мере наигранны и преследуют вполне определенную цель — повлиять на умонастроение людей. Выражая свое скептическое отношение к прогнозам, вышедшим под эгидой «Римского клуба», Реймон Арон констатировал: «К сожалению, когда речь заходит об этом, поразить умы можно только в том случае, если являешься крайним оптимистом либо крайним пессимистом, приходится провозглашать либо катастрофу, либо земной рай». [171] «Réalités», № 319, août 1972, p. 67.

В конце концов футурологи в своем подавляющем большинстве озабочены не столько тем, что может в действительности произойти в следующем столетии, сколько тем, как повлияют их прогнозы на сознание и поведение людей в настоящем. Вот почему независимо от того, насколько искренне они сами убеждены в достоверности своих прогнозов, социальное назначение последних объективно состоит в том, чтобы внушить людям определенные представления о будущем, ожидающем их, и заставить их действовать сообразно этим представлениям. И чем сенсационней прогнозы, приобретающие характер пророчеств и заклинаний, тем более обоснованно подозрение, что их авторы намеренно стремятся не столько просветить, сколько поразить умы людей.