Владимир Ажажа - Иная жизнь

Надо же было так случиться, что моим соседом по купе оказался полярный летчик Валентин Иванович Аккуратов, который первым из пилотов докладывал вышестоящим инстанциям о встречах в воздухе с НЛО. Я был знаком с этими документами, и разговор получился интересный. Аккуратов полностью отвечал своей фамилии: вежливый, чистенький, обаятельный, приятный. И весьма ироничный по поводу толстокожести и умственной неповоротливости властей и руководящих ученых. Ученые рангом ниже из Института физики высоких энергий, что в подмосковном городе Протвино, пригласили меня в гости. Осмотрев чудо науки и техники Серпуховской синхрофазотрон, я с подъемом прочитал лекцию и достойно, как мне показалось, ответил на вопросы. Это подтвердил и приезжавший со мной ответственный сотрудник общества «Знание» Пантелеев. В графе «отзыв о лекции», которая тогда существовала в путевке, выдаваемой «Знанием» лектору, он написал: «отлично, и по содержанию и по исполнению». Через неделю он разыскал меня по телефону и сообщил, что на совещании президиума общества мою лекцию оценили как идеологически враждебную, исключили меня из членов этого общества, а ему влепили выговор за политическую близорукость и передали материалы на рассмотрение в партбюро. Так я официально стал персоной «нон грата» для партократического режима и поехал в Одессу.

В Одессу меня зазывали давно и, поскольку директивы из Москвы не успели дойти до местного «Знания», встретили меня радушно. В перерывах между выступлениями я забрел на одну из одесских примечательностей — «Привоз». Так называется знаменитый рынок. Перед входом стоял чернявый хлопчик со стопкой синих брошюр и выкрикивал: «Ажажу, Ажажу, кто еще не купив Ажажу? Правда за инопланетян!» Улица полна неожиданностей. Я взял в руки брошюру, тридцать семь страниц. На обложке «Разум в космосе. Факты и гипотезы. Полный текст лекции Владимира Ажажа, сотрудника Академии наук СССР». «Сколько стоит?» «Пять рублей». — «А бесплатно дашь? Ведь я и есть Ажажа, автор этой брошюры». — «Да пошел ты!» Купив брошюру, я подумал: вот и на мне наживаться начали. А ведь совсем неплохо было бы, как композиторы-песенники, получать с тиража какие-то проценты.

Я люблю Одессу. На меня она действует умиротворяюще. Как и Петербург, она расположена у моря, но там моря у города практически нет, а здесь оно рядом, теплое, уютное, как сама Одесса. В этом городе живут родственники жены, ее и мои друзья. Отсюда протянулись нити знакомства с Михаилом Жванецким, Романом Карцевым и Виктором Ильченко.

Возвратившись, я получил приглашение выступить в Центре управления полетами в подмосковном Калининграде. Половина слушателей была в какой-то степени осведомлена о состоянии проблемы, нашлись даже очевидцы. Половина пребывала (или хотела пребывать?) в неведении. Ценным оказалось знакомство с заместителем начальника Центра по режиму Юлием Георгиевичем Назаровым, отвечавшим за секретность и обязанным пресекать возможную утечку сведений за пределы ЦУПа. Он прекрасно понимал бесполезность и даже вредность утаивания «НЛОшного шила в мешке» и стал в итоге активным уфологом-подпольщиком.

Именно по назаровской наводке я прорвался в осиное гнездо космонавтов Звездный городок и встретился там с Валерием Быковским. Примерно час разговор шел вокруг да около, и космонавт никак не соглашался рассказать о встреченном им во время орбитального полета неопознанном летающем объекте. Наконец, не выдержал присутствовавший помощник Быковского в чине полковника авиации: «Ну, как же так, Валерий? А то, что мы записали, как американский спутник?» — «Да не стоит об этом. Это было что-то непонятное».

Мы учтиво расстались, обменявшись сувенирами. Я ему — свою книгу о плаваниях «Северянки», он мне — чешский бритвенный прибор.

Взвалив на себя добровольно в свои пятьдесят лет крест уфологапопуляризатора (по вечерам) и выполняя не менее серьезные служебные обязанности в светлое время суток, я начал ощущать усталость. Возвращаясь домой ближе к полуночи, долго не засыпал, продолжая в мыслях бороться с ветряными мельницами и досадовать на себя: здесь надо было ответить так, а здесь — сказать по-другому. Телефон почти не умолкал. Домашние на меня махнули рукой. Начали напоминать о себе болячки, злоприобретенные во время флотской службы. И я летом 1978-го с обострением язвенной болезни «двенадцативерстной», как я ее называл, кишки попал в больницу водников на набережной Максима Горького. Мне, язвеннику со стажем, было ведомо, что болезнь эта не столько пищевая, сколько нервическая. Но в том-то и загадка, что мне всю прожитую жизнь казалось, да и сейчас представляется так же, что я вроде бы не подвержен тому, что в быту обозначают словом «нервничать». Мне кажется, что пока для этого у меня просто не было повода. А болезнь проявилась вновь по какому-то недоразумению.

Поэтому статья директора Пулковской обсерватории членкора АН СССР В. Крата в «Литературной газете» под названием «Тайны космоса мнимые и явные» застала меня в клинике. Газету привезла мне взволнованная Алла. Крат размахнулся широко, на полстраницы, не оставляя от меня камня на камне. Но, явно не отдавая себе отчета, критиковал, по сути, он не меня, а те услужливо подобранные ему конспекты моих лекций, под которыми я и сам бы не подписался. Выступаю я без шпаргалок, говорю быстро, пером за мной угнаться трудно. Люди, в основном, успевают записывать тот или другой приключенческий эпизод и, как водится, неточно. А уж по поводу их объяснения или, пуще того, смысла какой-либо теории или гипотезы, здесь на достоверное воспроизводство надеяться почти не приходится. А не записать нельзя, потому что для родственников и друзей всего не запомнишь и не перескажешь. Вот и работает самиздат, этот, порожденный неумными запретами на знание, неуправляемый процесс, распространяющий со скоростью цепной реакции правду с кривдой пополам.