Марк Блау - От добермана до хулигана. Из имен собственных в нарицательные

До 31 августа 1997 года, злосчастного для британской королевской семьи дня, не слишком многим было известно это слово: папарацци. Только знаменитости вздрагивали, услышав его, и торопились укрыться в лимузине с затемненными стеклами, чтобы не угодить под фотовспышку какого-нибудь отчаянного фотографа.

Нахальные фотографы начали преследовать знаменитостей в надежде получить снимок (лучше, если пикантный, скандальный – это стоит гораздо дороже) чуть ли не с самого возникновения фотодела. А когда фотоаппарат из громоздкого ящика превратился в портативную камеру, их количество резко возросло. В конце 1950-х годов в Риме образовался целый класс таких ребят, которые «паслись» в районе римской улицы Виа Венето. Здесь находились самые роскошные ночные клубы и рестораны, здесь был центр столичного бомонда. Уличные фотографы появлялись в самом неожиданном месте и в самое неподходящее время. Вспышка, еще одна – и наглец прыгает на мотороллер подъехавшего друга. Знаменитости в те годы еще не обзаводились, словно премьер-министры, охраной. Назавтра весь Рим и вся страна уже знают, кого с кем «застукал» этот… как его… вот тут, внизу фамилия… Секкьяроли.

Тацио Секкьяроли (Tazio Secchiaroli; 1925–1998), паренек с римской окраины, взявший в руки фотоаппарат в 1944 году, через 11 лет стал самым известным фоторепортером Италии. Он первым нарушил неписаные правила и занялся «атакующей» фотосъемкой, без всякого стеснения влезая в частную жизнь своих фотожертв. Многих из них он попросту провоцировал, заставляя оказываться в очень эффектных, но не слишком приличных позах. Некоторые из якобы репортажных фотографий Секкьяроли были, как потом оказалось, постановочными. Однако это не навредило имиджу фотографа.

В 1958 году Тацио познакомился с Федерико Феллини. Знаменитый режиссер снимал фильм «Сладкая жизнь». Главный герой, которого играл Марчелло Мастрояни, – «потребитель» этой самой сладкой жизни на Виа Венето; его друг, фотограф по фамилии Папараццо, кормится тем, что делает репортажи, выплескивая пикантные подробности о бомонде на страницы римских таблоидов. Многие эпизоды «охоты» пройдохи-фотографа были попросту взяты из практики Тацио Секкьяроли. Более того, Феллини даже предложил ему самому сыграть роль Папараццо. Секкьяроли отказался, и роль сыграл профессиональный актер Вальтер Сантессо. Сыграл хорошо. Слово папараццо , а затем форму множественного числа папарацци стали широко использовать, называя так всякого бесцеремонного фотографа, гоняющегося за сенсационными снимками знаменитостей.

Революция, которую французы назвали великой, снесла вместе с королевскими головами и королевскую власть. И вдруг оказалось, что монархия была своеобразным цементом, скреплявшим множество несхожих людей и народов на огромной территории. Монархии не стало, и, чтобы страна не рассыпалась, нужно было придумать новое «крепление». Тогда-то и возникла французская национальная идея. Корни единения стали искать в общей истории и в общем языке. Общий язык существовал уже лет двести. Отдельное спасибо за это следовало сказать кардиналу Ришелье, основателю Французской академии, одной из главных задач которой было определение норм французского языка. Помянуть добром следует и Жана Нико – того, чье имя получило вещество никотин. Нико не только внедрил в жизнь французов табак, но и составил один из первых словарей французского языка, «Thresor de la langue franсoyse tant ancienne que moderne» («Сокровище французского языка с древних времен до наших дней»).

А вот историю пришлось бы изрядно переписать. Ведь едва ли не от Карла Великого история Франции была историей королей (то есть, по новой терминологии, тиранов) и их войн. Со свержением короля войны не прекратились. Появлялись новые герои. К примеру, выдвинулся артиллерист Наполеон Бонапарт. Он провозгласил себя императором, дерзнул на завоевание всей Европы и в этом почти преуспел. Дух Наполеона и после его смерти продолжал витать над Францией, напоминая всем о былом величии страны.

Наполеоновских солдат, прошедших большие войны, после реставрации династии Бурбонов отправили в отставку. Но убрать их из памяти и из истории государства было невозможно: старые солдаты и капралы в общественном мнении выглядели героями, которые ни здоровья, ни жизни не жалели ради величия Франции. Образ солдата – ветерана и патриота – уже был готов родиться. И он родился. Одна за другой начали появляться истории о добрых крестьянах – бравых солдатах. Авторам было совершенно ясно, какое имя должно быть у их героя: Никола, имя простонародное, распространенное у крестьян. Примерно так же, как в прежней России крестьянскими именами были Василий и Кузьма. Да и фамилия Шовен к герою приклеилась не случайно. В тех краях, куда его «приписали», в окрестностях Рошфора, это была фамилия довольно распространенная. Как в России, скажем, фамилия Крючков где-нибудь на Рязанщине.

Итак, вот что получилось.

Никола Шовен (Nicolas Chauvin) был простым деревенским парнем. В 18 лет его призвали на войну, и он честно служил отчизне, за солдатскую доблесть получил боевую награду и пенсию в 200 франков. Возвратившись в родную деревню, ветеран с жаром и достаточно простодушно рассказывал односельчанам о боях, о солдатской жизни. В его лице словно бы сам народ объяснялся в любви к милой Франции. И хотя речи Никола Шовена немного смешны, он все же настоящий герой. И патриот.

Простак-солдат, честный, бесхитростный, пришел также на театральные подмостки и имел там большой успех. В 1830-х годах прошло несколько водевилей известных авторов, главным героем которых был Никола Шовен, личность уже почти реальная. Изъяснениями в любви к родине и угрозами посчитаться с любыми врагами-иноземцами были наполнены эти и другие подобные водевили. Слова со сцены звучали, может быть, и смешно, однако они соответствовали тогдашним настроениям французского общества, в котором поднималась волна оголтелого национализма. Слово шовинизм появилось раньше даты официального рождения Шовена. Этой датой можно считать появление его первой «биографии» в 1845 году. С тех пор ее несколько раз переписывали и дополняли, – и настолько в этом преуспели, что сейчас уже надо перелопатить много документов, чтобы доказать: никакого Никола Шовена не было.

«Но если обезьянам попадался в руки больной волк, или раненый тигр, или медведь, они мучили слабых и забавы ради бросали в зверей палками и орехами, надеясь, что их заметят. Они поднимали вой, выкрикивая бессмысленные песни, звали Народ Джунглей к себе на деревья драться, заводили из-за пустяков ссоры между собой и бросали мертвых обезьян где попало, напоказ всему Народу Джунглей». Это из «Маугли» Р. Киплинга.