И. Бестужев-Лада - Социальное прогнозирование

Во‑вторых, наступает «старение» населения: сокращается процентная доля детей – растет процентная доля стариков. В России на каждых двух работающих приходится в среднем один пенсионер. В Москве пенсионер – вообще каждый чет­вертый из жителей. Вы скажете: ну и что же? На Западе при­мерно та же картина. Но на Западе для этого подготовлена специальная инфраструктура, а в России к ней еще не присту­пали – было не до нее, сегодня тем более не до нее. Горько видеть миллионы одиноких беспомощных стариков, которым некому принести хлеба, подать стакан воды. И такая старость по мере нарастания депопуляции становится все более типичной.

В‑третьих, на производство с каждым годом приходит все мень­ше вчерашних школьников, уходит на пенсию все больше стариков. На Западе эту брешь закрывают миллионами гастарбайтеров. Отку­да их взять в нищую Россию? До недавних пор брали из деревень. Теперь этот источник вычерпан почти до дна. Если отток рабочей силы на селе не сменится притоком – массового голода не мино­вать. Попробовали завозить в качестве дешевой рабочей силы вьет­намцев. Но это порождает такие острые социальные проблемы (мас­совые драки нищих с нищими), что от такой перспективы в ужасе отшатываешься. Меж тем уровень комплексной механизации и ав­томатизации производства в России намного отстает от американс­кого. Требуются миллионы квалифицированных рабочих рук, кото­рые надо готовить с детства. А кого же готовить с детства при такой ситуации?

В‑четвертых, если каждых двух родителей, в среднем, сменяет только один будущий родитель, то уменьшение населения раньше или позже доведет его численность до нуля. Для России рассчитан­ный прогнозный срок такой траектории (при наметившихся тенден­циях) – около полутора тысяч лет. Конечно, 1500 лет – срок боль­шой, и можно пока не беспокоиться. Кроме того, ничего страшного: место выморочных русских (германцев, французов, англичан, аме­риканцев) займут более плодовитые народы, у которых каждых двух родителей, в среднем, сменяют четыре новых. Но представьте себе, что таким образом на земле останется только один народ. Что полу­чится? Обеднение мировой цивилизации. Мы ищем затонувшую Атлантиду и не видим, как на глазах уходит под воду наша собствен­ная… Если заранее обрекаем себя на исчезновение с карты земного шара, то зачем столько усилий и столько мучений в жизни?

Есть еще одно последствие депопуляции – пострашнее преды­дущих четырех. Горький опыт минувших времен показал, что там, где кончается семья, там (как и в истории с рынком) начинается звериная стая. Поиграйте с вашим любимым котенком или кутен­ком и вышвырните его на улицу. Что случится? Чтобы выжить, он прибьется к дикой стае и будет жить по ее законам. Точно в такие же стаи сбиваются брошенные нами, предателями‑родителями, наши собственные дети. А когда это дети из так называемых неблагопо­лучных семей – уже распавшихся или мучительно распадающихся с тяжелыми страданиями для малышей, – среди них повышенная процентная доля психически неуравновешенных, крайне ожесточенных, готовых на любое преступление. И таких детей к 1985 г. по СССР набиралось ежегодно до 700 тысяч. Сегодня брошенных на произвол судьбы детей и подростков – миллионы и миллионы. Не­благополучная семья – первый по значению социальный источник преступности… Это похуже Содома. И грозит еще более страшной Гоморрой.

Что же делать?

Теоретически программа ясна. Надо ослабить трудовую нагруз­ку на будущую мать и на женщину с малолетними детьми. Тем более что именно ее сегодня первой ждет массовая безработица (до 70—80% из миллионов российских безработных – женщины). Про­длить ее предродовой, полностью оплаченный отпуск до полугода и позаботиться о ее здоровье. Продлить ее послеродовой, полностью оплаченный отпуск до трех лет. После этого шире практиковать для нее половинную рабочую неделю с полной оплатой либо с поло­винной же оплатой и с весомым пособием на ребенка (оставляя вторую половину недели на педагогическую работу ассистента воспитателя в детском саду и учителя в школе). Постараться сделать ее жизнь содержательной, досуг – не хуже, чем у других, карьеру своего рода «приват‑доцента» – высокопрестижной, а повышен­ную пенсию – гарантированной. Дать льготный долгосрочный кре­дит молодоженам на обзаведение жильем и всем необходимым с частичным и даже полным погашением при рождении двух и более детей. Поставить детей – будущих кормильцев всех стариков обще­ства – на полное общественное иждивение. Бесплатно (или по сим­волической цене) – питание, одежду, игрушки, книжки. Мы же не заставляем армейских офицеров платить за содержание солдат, от которых зависит безопасность страны!..

А практически – что делать с правительством, которое, нако­нец, выучило аксиому о важности экономических наук (совсем не­давно не понимало и этого), но никак не соберется с силами выучить аксиому о такой же важности социологических, психологических, политических, демографических, педагогических, исторических и других наук? Четверть века назад в ЦК КПСС меня попросили выска­зать предложение о совершенствовании демографической полити­ки. Речь, в частности, шла о материальном поощрении многодетных семей. Я отвечал, что прежде всего надо констатировать наличие в СССР двух прямо противоположных проблемных демографических ситуаций: «демографического взрыва» в республиках Средней Азии и ряде регионов помельче (20% населения СССР при динамике «че­тыре родителя на смену двум предыдущим») – и «начинающейся депопуляции» в остальных регионах (80% населения при динамике «один родитель на смену двум предыдущим»). И соответственно дифференцировать демографическую политику. Мне ответили: со­ветский народ един, и всякая дифференциация подобного характера будет выглядеть дискриминацией. Тот же ответ получили професси­ональные советские демографы, которые начали бить тревогу с 60‑х годов.

Несколько раз меня вызывали в Верховный Совет России, затем в Госдуму на «слушания» по этому вопросу. Всегда при­сутствовало несколько депутатов, с интересом впервые слышавших про демографию. Ни одного ответственного представителя прави­тельства. Зато, как обычно, – куча воинствующих феминисток, кри­чащих, что женщина – это такой же мужчина, только вынужденный раз‑другой в жизни проводить неделю в родильном доме, а посему ни в какой демографической политике не нуждающийся. То, что эти «слушания» не могут и не будут иметь никаких практических послед­ствий, я знал заранее. Так было на бесчисленных «слушаниях» на протяжения всех сорока с лишним лет моей научной карьеры.

Читаю ложащиеся на мой рабочий стол оперативные донесения профессионалов‑демографов об уже начавшейся глобальной катас­трофе – лавинообразном физическом вырождении тех народов Се­верной Америки, Европы и Евразии, у которых с переходом от сельс­кого к городскому образу жизни практически потеряна потребность в семье и детях. Читаю прогнозы о том, что к 2008 г. «цветные» и испано‑язычные избиратели США составят большинство. Что в Лон­доне и Париже, Москве, Петербурге, других городах Европы в му­чительных судорогах складываются новые этносы – помеси при­шельцев из стран, где падение рождаемости только начинается (оно идет сегодня во всех крупных странах мира), с тающими на глазах остатками последних могикан‑аборигенов. Что население России в обозримом будущем ближайших двух‑трех десятилетий сократится, при наметившихся масштабах убыли до миллиона и более в год, со 145 млн. в 2000 г. (150 млн. в 1990 г.) до 120—130 и даже, при ухудше­нии тенденций, до 90—110 млн. к 2030 г. Что полуторамиллиардный Китай тихой сапой осваивает пустеющую на глазах Сибирь до Урала. Что за школьными партами у нас в крупных городах через 5 лет вместо каждых нынешних трех детишек останется всего два, из которых один – хронически больной. И далее со всеми остановками… Что кошмарная судьба Косово, при наметившихся тенденциях, ожи­дает Северную Америку, Европу и Евразию не позднее второй чет­верти XXI в.