Николай Пржевальский - Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки

В окрестностях Синина, в одном дне пути на юг от него, лежит в горах знаменитая тибетская кумирня Гумбум, откуда в XIV веке нашей эры вышел великий реформатор буддизма Дзон-Каба [490] Дзон-хава . Ныне в Гумбуме около 2 000 лам, но до дунганского восстания, при котором описываемая кумирня была разорена, число этих лам простиралось до цифры вдвое большей [491] По свидетельству Гюка, "Souvenirs d'un voyage dans la Tartarie et le Thibet", Vll, p. 95. Нам же сообщали, еще в первое мое здесь путешествие, что до дунганского восстания в Гумбуме считалось около 7 000 лам. . Помимо того, в Гумбум ежегодно стекается множество богомольцев, в особенности монголов.

Свидание с местным амбанем. На другой день прибытия в Синин я виделся с местным губернатором, или, по-китайски, амбанем. Свидание это было парадное, в присутствии других местных властей, и происходило в ямыне, т. е. в присутственном месте, в воротах которого выстроены были солдаты со знаменами. Несмотря на довольно холодный день, все присутствовавшие помещались в открытой фанзе; на дворе ее набилось народу видимо-невидимо. Когда все власти собрались и приехал сам амбань, мне дали знать, что нас ожидают. Я поехал верхом в сопровождении прапорщика Роборовского, переводчика и двух казаков. На улицах впереди, сзади и по бокам нас теснилась огромная толпа народа вплоть до самых ворот ямына, где мы слезли с лошадей и вошли во двор. Пройдя через этот двор, мы очутились во втором отделении внутренней ограды и здесь встретились с амбанем. Последний вежливо, но весьма холодно, раскланялся с нами и пригласил нас в фанзу, назначенную для приема. Здесь амбань уселся посредине, прямо против входа, и пригласил меня сесть рядом с собой; прочие же власти и вместе с ними Роборовский разместились возле боковых стен той же фанзы; переводчик Абдул стоял возле нас; казаки остались на заднем дворе.

После обычных вопросов о здоровье и благополучии пути амбань тотчас же спросил, куда я намерен итти далее. Я отвечал, что нынешней весной мы пойдем на верховья Желтой реки и пробудем там месяца три или четыре, смотря по тому, как много найдется научной работы. "Не пущу туда, — живо возразил амбань, — я имею предписание из Пекина, как можно скорей выпроводить вас отсюда и предлагаю вам итти в Алашань.".

Пока переводчик передавал этот ответ, амбань пристально смотрел на меня, желая, вероятно, заметить, какое впечатление произведет столь решительный его тон. Улыбнулся я, выслушав приказание китайца, и велел переводчику отвечать амбаню, что на Желтую реку мы пойдем и без его позволения. Тогда амбань прибегнул к стращаньям другого рода. "Знаете ли, — начал он, помолчав немного, — на верхней Хуан-хэ живут разбойники-тангуты, которые, как мне хорошо известно, собираются умертвить всех вас в отмщение за побитие ёграев в Тибете. Тангуты народ храбрый, можно даже сказать — отчаянный. Я сам никак не могу с ними справиться, несмотря на то, что у меня много солдат и все они воины отличные. Если не верите мне, спросите у других здешних чиновников", — добавил амбань, указывая на присутствующих. Все они начали кивать головами и что-то бормотать, а один из тех же чинов особенно поусердствовал: он встал и доложил амбаню, что на верхней Хуан-хэ живут даже людоеды.

Но и этот последний, самый, так сказать, тяжеловесный довод не произвел желаемого действия. Я опять повторил, что нам необходимо итти на Хуан-хэ, и мы пойдем туда, даже без проводника, как то не раз делали. Подумав опять немного, амбань начал торговаться относительно времени нашего пребывания на Желтой реке и предлагал всего пять-шесть дней; я же назначил срок три месяца и не уступал. Тогда изобретательный амбань прибегнул к новым уверткам. Он требовал, чтобы, во-первых, я дал ему расписку в том, что беру на свой риск желаемое путешествие; во-вторых, обязался бы не переходить на правый берег Желтой реки; наконец по возвращении оттуда шел бы прямо в Ала-шань, не заводя на Куку-нор. Какая была побудительная причина устраивать подобную демаркационную линию, сказать трудно. Всего верней амбань желал по возможности скорей выпроводить нас из своих владений.

Дать требуемую расписку я охотно согласился [492] Расписка эта была препровождена сининским амбанем в Пекин и там передана в наше посольство. , тем более, что этим мы избавлялись от китайского конвоя, который был бы великой обузой, а при действительной опасности ни от чего бы не защитил; наоборот, всего вероятней, сам бы стал под нашу защиту. Затем относительно двух других условий я отвечал уклончиво, обнадеживая, впрочем, амбаня в своей готовности исполнить его желания.

Затем аудиенция, продолжавшаяся около часа, кончилась, и мы поехали обратно на свою квартиру. Оттуда, по обычаю, посланы были амбаню подарки; но, к удивлению, он взял лишь некоторые вещи, от других же отказался, объясняя нашему переводчику, что боится быть уличенным во взяточничестве. Сам амбань прислал нам провизии и ведро крепкой китайской водки, которая весьма пригодилась для наших спиртовых коллекций.

Курьезные рассказы китайцев. В Синине, подобно тому как и в Донкыре, ворота дома, в котором мы помещались, целые дни были осаждаемы с улицы толпой зевак. При всяком удобном случае они лезли во двор и надоедали невыносимо не только нам, но даже китайской прислуге, при нас состоявшей. Более солидные китайцы держали себя вежливей; они только засыпали нашего переводчика расспросами, один другого нелепей. Так, например, многие были уверены, что у ян-гуйзов, т. е. заморских дьяволов, как называют китайцы всех вообще европейцев, нет костяной чашки на коленном сгибе; другие, и в том числе сам сининский амбань, спрашивали по секрету у того же переводчика: "правда ли, что я вижу на сорок сажен в землю и сразу могу отыскать там всякие сокровища?"; третьи уверяли, что бывшие недавно здесь перед нами ян-гуйзы [493] Граф Сечени с двумя своими спутниками. вытащили со дна Хуан-хз волшебный камень, налитый внутри водой и стоящий десять тысяч лан золотом, и т. п. Но всего курьезней были объяснения, почему нас не пустили в Лхасу. Рассказ этот совершенно напоминает историческую легенду об основании Дидоною Карфагена; только действующими лицами являются не финикийцы и африканцы, но тибетцы и европейцы( 130 ).

"Во времена весьма давние, — говорил нашему переводчику один из сининских купцов, — на границу Тибета пришел какой-то ян-гуйза (т. е. европеец) и хотел пробраться внутрь страны, но в пропуске туда получил отказ. Тогда пришелец просил, чтобы ему продали кусок земли, равный бычачьей шкуре. Тибетцы согласились на это, заключили форменное условие и взяли деньги. Иностранец, получив упомянутую шкуру, разрезал ее на тонкие ремешки, которыми обложил порядочное пространство, и объявил эту землю своей собственностью. Оспаривать такое право никто не мог. Относительно дальнейшей судьбы этой покупки предание не говорит; но только тибетцы с тех пор поклялись не пускать к себе столь хитрых европейцев".