сборник - Зодчие Москвы XV - XIX вв.

Государственная программа восстановления Москвы предусматривала разработку нового генерального плана, который должен был усовершенствовать сложившуюся систему города с центральным ядром — Кремлем и Красной площадью — на основе архитектурного единства всей городской застройки. Полукольцо главных площадей Москвы вокруг ядра, которое было заложено еще в плане 1775 г., предполагалось застроить комплексом общественных зданий, число которых значительно выросло за последние сорок лет. Вокруг Кремля, включая Красную площадь и свободную, незастроенную территорию по течению реки Неглинной, планировалось создание парадной зоны города — торжественного преддверия Кремля.

Для других районов города и рядовой уличной застройки были созданы «образцовые» проекты. Чтобы придать единообразие фасадам домов, Комиссия для строения Москвы наладила производство дверей, оконных рам, лепнины. Изменился облик улиц: усадьбы уступили место особнякам, главные фасады которых выходили на красную линию улицы.

Московские архитекторы этого времени стилистически продолжают традиции классической архитектуры допожарной Москвы, но уже в другом аспекте. После победоносного окончания Отечественной войны 1812 г. и в петербургской и в московской архитектуре возникают идеи обширных градостроительных ансамблей. В Петербурге с ними связано имя архитектора Карла Росси, в Москве — Осипа Бове. В этот последний этап развития классицизма, получивший в истории архитектуры не совсем точное название ампир (в подражание стилю французской империи Наполеона), наряду с ансамблями и грандиозными общественными зданиями создаются прекрасные особняки; они связаны главным образом с именем архитектора А. Г. Григорьева (дом Д. Н. Лопухина, 1817–1822; усадьба Усачевых — Найденовых, 1829–1831, и др.).

Так после пожара 1812 г. складывается облик города, который будущие поколения назовут пушкинской Москвой.

Весной 1446 г. в подмосковном Троице-Сергиевом монастыре во время утренней трапезы случилось небольшое происшествие. Монах Дионисий выбросил из своей кельи принесенный ему завтрак с громким возгласом: "Собаки паши такого не ели!" Игумен Досифей стал уговаривать Дионисия, а тот только твердил: "Что могу поделать, если вашего хлеба и варева не могу есть. А знаешь сам, как я вырос в моих домах, где не такой снедью кормили!" Почему такое незначительное событие в монастырской жизни было подробно описано в летописи "Древние жития Сергия Радонежского"? И что это за "смиренный инок", которого всевластный игумен должен был уговаривать и выслушивать его укоры? Этим монахом был Дмитрий Ермолин — один из богатейших московских купцов, прозванный по деду Васкиным, отец того самого Василия, о котором будет идти наш рассказ.

Род Ермолиных давно был известен в Троице-Сергиевом монастыре. Дед Василия Ермолина — Ермола, а затем и его старший сын Герман тоже некогда пришли сюда для пострижения в монахи. Ермолины считали своим родоначальником московского купца Василия Капицу, торговавшего с зарубежными «гостями» еще в XIV веке. В начале XV века Ермолиным принадлежали села Ермолино и Спасское-Семеновское в окрестностях Дмитрова. Дмитрий Ермолин вел торговлю с Азовом, Судаком и Константинополем, знал греческий и татарский языки и относился к той немногочисленной группе московских купцов, которых называли "гостями-сурожанами".

Они-то постепенно переходили в ряды земельной знати Руси. Автор «Жития» уделяет много внимания необычному монаху Дионисию-Дмитрию, который, не обращая внимания на монастырский устав ("и о уставе монастырском он ни во что не вменяше…"), насмехался над приношениями ("я же христолюбивых вельмож и простых приносимая милостыня или на молебны и понахиды и божественная служба посылаемые в монастырь кормы соборныя и приношения полезны им глаголяша…").

Мало того, строптивый монах уходил самовольно из кельи и говорил прихожанам о жадных монахах такие слова, что летописец не мог их передать ("яж за неудобство речьи молчанием премину"). Тем не менее летописец с уважением отзывался о Ермолине как о человеке: "…многоречист и пресловущ в беседе, бе бо умея глаголати русски, гречески, половецки".

Воспитанный таким отцом, Василий Дмитриевич Ермолин помимо родительских капиталов получил широкий и критический взгляд на окружающую русскую действительность. Что же документально о нем известно и насколько эти сведения достоверны?

Существует так называемая Ермолинская летопись, дошедшая до нас в списке XVI века. Она найдена и исследована в 1904 г. академиком А. А. Шахматовым, который назвал ее Ермолинской, потому что в ней содержался ряд сведений о строительной деятельности Василия Ермолина в период с 1462 по 1472 г.

Ермолинская летопись интересна не только тем, что содержит перечень работ зодчего, но и несколько необычным для летописей задорным, а иногда и еретическим тоном изложения. Это позволяет предположить или авторство самого Ермолина, или же то, что летопись была составлена по его заказу и с его критическими указаниями и ироническими вставками, дающими далеко не хвалебное освещение деятельности русских князей времен его отца и деда.

Если Дмитрий Ермолин «глаголил» критически громогласно, то сын его Василий сделал это более капитально — пером в рукописи, памятуя о потомках, которые ее прочтут.

Об этом выдающемся для своего времени человеке нам почти ничего не известно. Академик М. Н. Тихомиров в своей книге "Средневековая Москва" привел факты, которые лишь косвенно указывают на его возраст: в 1463 г. Василий Дмитриевич; Ермолин выдал дочь за боярина Дмитрия Бобра.

Утверждая через рукописное слово самого себя как выдающуюся личность, Василий Ермолин, по-видимому, велел писцам делать вставки по годам, где указывалось, что и когда под его руководством строилось или реставрировалось.

Летопись — единственный документ, из которого мы узнали о Ермолине как о зодчем, скульпторе, реставраторе и строителе, и ее краткие записи очень ценны для биографии мастера.

Из этих записей известно, что в 1462 г. Василий Дмитриевич Ермолин построил "во Фроловских воротах" каменную церковь св. Афанасия, поновлял камнем стену от Свибловой башни до Боровицких ворот и на тех же Фроловских (Спасских) воротах поставил белокаменный рельеф св. Георгия, фрагмент которого дошел до наших дней и хранится в Третьяковской галерее.

За 1466 г. в летописи только одна запись — об установке на внутренней стене Фроловской башни рельефного изображения Дмитрия Солунского — покровителя великих русских князей.

В записи 1467 г. упоминается каменная церковь Вознесения, обновленная в этом году «предстательством» Ермолина.