Виталий Ларичев - Находки в Сибири

Наставление академиком заблудшего в ересях любителя на путь истинный затянулось, однако, на годы. Порой изнемогающий от "вразумлений" Эли де Бомон шел скрепя сердце на компромисс. Ну, хорошо, пусть так называемые оббитые камни в самом деле не игра природы и действительно обработаны человеком. Но согласимся, что их могли оставить на берегах Соммы римские легионеры. Это они в славные времена Юлия Цезаря строили военные лагеря здесь, под Парижем, в холодных землях варваров - кельтов и их ужасных жрецов - друидов, которые любили приносить на алтари своих языческих богов человеческие жертвоприношения. Слонов же и (чего в старину не случалось) носорогов тоже могли привезти с собой воинственные римляне.

Все было тщетно. Более того, как показала вышедшая в 1857 году книга Буше де Перта "Кельтские допотопные древности", он не ограничился рассуждениями о грубо оббитых каменных орудиях "человека природы". Ниспровергатель истин объявил об открытии камней, которые были оценены им как скульптуры, то есть первозданные и невиданно древние образцы искусства. Дальше - больше, и час от часу не легче: в них Буше де Перт усмотрел отражение потребностей допотопного человека в сфере не материальной, а духовной. За образами художественного творчества "человека природы" ему грезились признаки существования у первобытных людей суеверий, религии и культов, "рожденных любовью или страхом". Дилетант от археологии осмелился даже определить, кто мог стать для них "предметом культа". Разумеется, не благостно чтимый рабами божьими всевышний, а разное подлое, низменно-языческое: то, что, как он писал, "можно было ощущать и воспринимать - Солнце, Луна, звезды, деревья, животные".

МЕТКИ НА ПАМЯТЬ

Что, однако, вынудило Эли де Бомона вознегодовать с особой яростью, так это уверения Буше де Перта о знания допотопным человеком счета, обладании им "инструментами для измерений", то есть, в сущности, убежденность в познании дикарями глубокой древности азов как арифметики, так и геометрии. Такой вывод позволили сделать ему несколько древних костей, на поверхности которых первобытный человек будто бы наносил насечки, составляющие группы от 20 до 50 меток. Оценивая назначение их, Буше де Перт писал, что они напоминают ему "метки на память, вроде тех, которыми пользуются наши булочники". Конечно, такие наивные сентенции только шокировали академика строгой науки, а количество черточек на костях могло даже навести его на бредовую мысль, что первобытный человек десятки тысячелетий назад знал десятичную систему счета. И все это, пардон, во времена, когда у Версаля бродили волосатые мамонты и свирепые шерстистые носороги?!

Такое нельзя было расценивать иначе как вызывающе дерзкое покушение на устои. И произошло невиданное - "двое несовместимых", академия и церковь, со всеуничтожающей мощью своего авторитета вместе, но с разных сторон обрушились на крамольника Святые отцы призвали поскорее запретить чтение зловредно-богохульных сочинений Буше де Перта как противоречащих духу священной Библии, а общество исследователей старины в Пикардии на конгрессе в Лионе объявило находки таможенника из Аббевиля "не имеющим ценности хламом". В свою очередь, потерявший наконец терпение и сдержанность Буше де Перт ответствовал не менее резко: "Я стою против огромной стены, против огромной одушевленной стены, имя которой академия..."

Победа противников его оказалась, однако, пирровой. Уже на следующий год после выхода в свет сочи нения Буше де Перта, 26 августа 1858 года, на Сомму прибыли те, кого он позже возвышенно назвал "людьми науки и совести" Чарлз Лайель, Джон Эванс и Хью Фальконер. Поистине, нет пророка в своем отечестве - на заседании Британской ассоциации наук один из них так сформулировал мнение английских исследователей о камнях из Франции: "Находки на Сомме не составляют сомнений - человек был современником вымерших животных - мамонтов, носорогов, бизонов и северных оленей". Затем прошло еще три года, и особо удачливому в поисках древностей Франции мировому судье из департамента Жер Эдуарду Лартэ посчастливилось обнаружить предметы искусства древнекаменного века и кости с определенным образом сгруппированными зарубками, черточками и лунками. Лартэ оценил загадочные пиктограммы как знаки счета, нумераций и собственности, метки для распознавания и игры и даже (запомним это хорошенько!) "для счета временных периодов".

А как же академик Эли де Бомон? Обстоятельства вынудили его наконец иначе взглянуть на "домогательства" беспокойного Буше де Перта. Теперь, чтобы избавиться от малопочтенного клейма ретрограда, он при очередном открытии таможенника (речь шла о находке им человеческой челюсти), самолично поторопился объявить о таком выдающемся в науке событии. Публика, сразу же переметнувшаяся, естественно, в своих симпатиях к другому, могла оценить это как предложение академией мира тому, кого она на глазах у всех "вразумляла" почти четверть века. Но случилось так, что Эли де Бомон, к неописуемой свое досаде и стыдливому смущению коллег, вновь попал в курьезный переплет. Как вскоре выяснилось, челюсть та была не допотопная, а современная. Ее подбросили в раскоп добряки рабочие. Им, оказывается, очень хотелось порадовать безмерно увлеченного Буше де Перта, который постоянно говорил землекопам о мечте жизни - найти костные останки своего детища, "человека природы".

...Прошло сто лет, и случилось так, что однажды стало ясно - не ушли в небытие старые страсти. Они, оказывается, просто тлели под пеплом мнимого забвения, но были всегда готовы при благоприятном случае вспыхнуть яростным пожаром. Он в самом деле воспламенился, и виной тому стало, как это ни покажется парадоксальным, вступление человечества в космическую эру. Между тем ничего странного в том нет. Запуск первого спутника Земли, а затем и выход человека в космическое пространство поневоле обратили историков науки к размышлениям о том, как и когда земляне начали, не отдавая, разумеется, в том отчета, подготовку к самому великому из своих свершений. Иначе говоря, речь шла о выявлении истоков наук, о началах познания мира, окружающего Землю, об изучении неба.

Теперь же, обращаясь к перипетиям истории, события которой растянулись на сто лет, можно оценить ее не столько как примечательную, сколько нравоучительную. Почтение к предкам всегда утверждалось и ценилось человечеством. Что же касается деятеля интеллектуального труда, то он, выходит, должен чтить не просто предка, но уважительно относиться к нему как к коллеге-предшественнику.