А. Мелехина Пер., сост. и коммент. - Чингисиана. Свод свидетельств современников

Все это присоветовали мне Чанай и Булахадар; я полагаю, одобрения сие достойно. Однако что на это скажет брат мой старший Цагадай? Хотел бы выслушать я и его сужденье».

И известил через посыльного Угэдэй-хан брата старшего Цагадая о делах сиих. Известясь об оных, Цагадай благословил их и передал Угэдэй-хану свой ответ: «Да будет все по-твоему сотворено!»

И присовокупил к этому Цагадай: «В своих пределах выставлю я тотчас станции-уртоны; Бата же извещу, дабы тянул уртонный тракт ко мне навстречу. Из прочего всего учереждение уртонной службы вниманья истинно достойно!»

И изрек тогда Угэдэй-хан: «Брат старший Цагадай, Бат и правого улуса прочие властители, и Отчигин ноён с Егу и левого улуса прочие властители, наследники, зятья, и прочие ноёны-темники, десятники и сотники срединного улуса благословенно вняли всем сужденьям нашим о том, что каждый год на нужды наши провиантские от стада каждого двухгодовалого барана дать они должны да по одной овце суягной — на пособленье сирым и убогим; поставить станции-уртоны, при коих бы служили ямщики, — не тяготило бы то подданных моих, да и посыльным бы моим покойно было.

И посему с согласья брата Цагадая повелеваю, дабы год от года со всякой тысячи народа моего от стада каждого взималось по барану да по одной овце суягной из каждых ста овец. Да будут пригнаны кобылы, а к жеребятам пастухи приставлены — унагачины; пусть будет выставлена хозяйственная стража — амучины и балгасчины.

Поставим станции-уртоны, при коих бы служили ямщики! Сим ведать будут Арачан и Тохучар. Да будут к каждому уртону приписаны по двадцать ямщиков и счетом достодолжным приданы ему и кони ездовые, кобылы дойные и овцы провиантские, повозки и упряжные быки.

И молвил впоследствии Угэдэй-хан: «Отца-владыки на престол взойдя великий, деянья совершил я таковые: пошел и покорил народ зурчидский Алтан-хана, сие во-первых; поставил станции-уртоны, коими следовать должны посыльные и вести без задержек доставлять, то во-вторых; засим в безводных землях по моему указу вырыты колодцы, и впредь в воде и в пастбищах не будет недостатка подданным моим; и, наконец, по городам и весям я воевод и управителей поставил. И сим облагодетельствовал я монгольский люд, дабы, как говорится, во блаженстве возлежал он, беспечно ноги растянув и руки по земле раскинув. Итак, после отца-владыки такие вот деянья я свершил.

Престол отца-владыки обретя, обременив себя державной властью, попал я в плен к зеленому вину. И сознаю я это прегрешенье. Пошел на поводу у женских чар, к себе я привезти велел дев из улуса дядьки Отчигина. Великий грех державному владыке такие беззакония чинить!

Повинен я и в том, что, вняв навету, нукера Доголху безвинного сгубил, который в битвах вечно первым на врагов бросался. За неразумное мое отмщенье верному нукеру отца-владыки раскаяния мучают меня! Кто беззаветно так отныне мне послужит?!

Заботясь, как бы во владенья братьев не ушли рожденные по благоволенью Неба и Земли газели, поставил средостенья я. За то услышал я укор от братьев и нынче каюсь в согрешении своем.

Итак, к благодеяниям отца-владыки сии деяния четыре я присовокупил. И совершил четыре прегрешенья, в коих каюсь!»

В месяц дождей года Мыши*, когда сошлись все на Великий хуралдай и стали ставкой на Худо арале, что на Керулене*, в долине между Долон болдогом и Шилхэнцэгом, сказание свое мы завершили.

В первом разделе нашего сборника вы, уважаемый читатель, познакомились с «Сокровенным сказанием монголов», вершиной художественно-исторического мышления монголов эпохи Чингисхана. Это «Сказание» «на самой заре монгольской исторической жизни… сразу возводит их письменность до степени литературы, вернее сказать, наряду с произведениями письменности появляется настоящее литературное произведение, и притом самое интересное, самое яркое, с которым не может сравниться ни одно создание последующей монгольской литературы. Впрочем, нужно оговориться: быть может, в ту эпоху расцвета монгольского народа, большого подъема его национальных сил, в эпоху создания могучей, железной и организованной империи и обширных завоеваний богатейших стран Востока, монголы создали и еще что-нибудь, быть может, у них появлялись и другие литературные произведения, определялись известные навыки, направления, но обо всем этом мы можем говорить только предположительно, судя по косвенным данным, потому что от той эпохи дошло до нас, сохранившись полностью, только одно литературное произведение. Произведение это — «Сокровенное сказание о монгольском народе» [1].

Уже это произведение свидетельствовало о том, что монгольские средневековые летописи значительно отличаются от западноевропейских и русских аналогов; это позволило Б. Я. Владимирову, большому знатоку монгольской литературы и истории, охарактеризовать «Сокровенное сказание монголов», этот кладезь мифологии и народного фольклора монголов, следующим образом: «Сокровенное сказание» — не «история» и не летопись; это эпическое, богатырское сказание, любопытнейший образчик степного эпического творчества, получившего литературную обработку… Но, давая такое определение «Сокровенному сказанию», его нельзя все-таки назвать настоящей эпопеей; это не монгольская Илиада, для этого оно очень исторично, местами слишком прозаично, вообще переработано с очевидной целью стать «историей» Чингисхана…

В эту эпоху монголы переживали период эпического творчества; эпические настроения и эпические сюжеты развиваются необычайно и выливаются в определенные и более сложные, по сравнению с прошлым, формы. Военные походы, обширные завоевания, общий расцвет и подъем монгольской жизни при Чингисхане вызывают национальное самосознание монголов и создают условия, удобные для развития эпических сюжетов… Эпический период, переживавшийся монголами в XII, XIII и XIV веках, и эпически настроенный класс степной монгольской аристократии были создателями определенного литературного течения, которое хотело выявлять свои идеалы и чаяния, свои стремления и надежды в форме переработанных или просто записанных эпических сказаний, которые были у всех на устах, шли из дали веков, крепли и развивались. К этому роду монгольской литературы принадлежат исторические предания, так близко подходящие к богатырской эпопее, героические поэмы, приуроченные к тому или другому славному имени, и, наконец, дидактические поэмы — сборники народной мудрости… Но все эти остатки эпической литературы дошли до нас только в новых рукописях, почему мы должны относиться к ним с большой осторожностью, всегда имея в виду возможность позднейших искажений…